Хроника достославных событий, кои произошли при завоевании Гвинеи по приказу инфанта дона Энрики

Зурара Гомиш Ианниш де

И что же могу сказать я о величии его, как не то, что было оно предельным среди всех князей мира? Сей [принц] был князем без короны [122] , по моему разумению, имевшим [при себе] наибольшее число наилучших из людей, им же воспитанных. Дом его был общим приютом для всех добрых [мужей] королевства, и еще более — для чужестранцев; какового [принца] великая слава вынудила его весьма увеличить свои издержки, ибо обычно находились при нем люди разнообразных народов, столь далеких от нашего обычая, что почти все почитали сие за чудо; от какового [принца] ни один [из тех людей] никогда не мог уйти без полезного [для себя] благодеяния.

122

Прим. виконта ди Сантарена (1841). Эта деталь у Азурары — автора-современника — показывает ошибку, которую допустил Фрей Луиш ди Соза в своей >Historia de S. Domingos, liv. VI, fol. 331, сообщив, что инфант был избран королем Кипрским, что также повторил Жозе Соариш да Силва в своих Memorias d’el-Rei D. Joao Io; даже если недостаточно слов Азурары, чтобы показать это, даты и исторические факты подтвердят заблуждение этих авторов. Действительно, королевство Кипр, которое Ричард, король Английский, взял у греков в 1191 г., было затем уступлено этим князем Гюи де Лузиньяну, чье потомство правило в этом королевстве вплоть до 1487 г., а наш инфант, родившись в 1394 и умерев в 1460 г., не мог быть избран монархом королевства, управляемого законной королевской линией. Кроме того, в списке латинских или франкских королей Кипра не встречается имя сеньора Дона Энрики.

Следует предполагать, что Фрей Луиш ди Соза спутал Генриха, принца Галилейского, сына Жака I, короля Кипрского, с нашим инфантом Доном Энрики.

Все свои дни проводил он в величайшем труде, так что среди всех народов людских поистине нельзя сказать ни об одном [человеке], что он в большей мере сделался бы господином самому себе. Едва ли можно было бы счесть, сколько ночей очи его не ведали сна, тело же [было] столь упорно, что почти казалось, будто он преобразил [человеческую] свою природу, сделав ее иною. Такова была продолжительность труда его, и таким суровым образом [он совершался], что подобно тому, как поэты измыслили, будто Атлас, гигант, держал небеса на своих плечах [123] (по причине великого познания, кое было в нем относительно движения небесных тел), так же и у людей нашего королевства вошло в пословицу, что великие труды сего принца сокрушали высоты гор.

123

Примечание оригинала. Атлас был царем земли на западе Европы и на западе Африки, братом Промотея (Promotheo) [Прометея], того великого мудреца и философа [родом] от Иапета, гиганта. И сей Атлас почитался за величайшего астролога из тех, что были в мире в его время. И столько выносил он чрез знание звезд истинных суждений о вещах, долженствующих произойти, что люди изрекли в свое время, что он держал небо на плечах. И, как говорит Лукас, сей был первым, кто изобрел искусство живописи в городе Коринфе, каковой находится в Греции.

Прим. виконта ди Сантарена (1841). Автор смешал здесь все исторические и мифологические традиции, сообщаемые греческими и латинскими авторами. Азурара, не цитируя ни Платона, ни Диодора Сицилийского, тем не менее, сообщает, что Атлас был царем Запада Европы и Запада Африки, однако забывает сказать, что он царствовал над атлантами, согласно Геродоту, а также путает Прометея с Иапетом, сыном которого он на самом деле был, согласно Аполлодору, Диодору Сицилийскому и всем античным писателям. Диодор действительно говорит, что Атлас обучил астрономии Геркулеса, однако наш автор смешал трех князей этого имени и впал в заблуждение, процитировав Лукаса де Туя (продолжателя «Хроники» Исидора Севильского) и сообщив, «что Атлас был первым, кто изобрел искусство живописи в городе Коринфе».

Происхождение этого искусства неведомо древним. Правда, Сикион и Коринф оспаривали славу этого изобретения, однако изобретателем, согласно древним авторам, был Клеанф Коринфский, а не Атлас, как говорит Азурара. Согласно другим, это изобретение принадлежит Филоклу Египтянину.

Комм. перев. Здесь Сантарен еще исходит из предположения, будто автор этого и других примечаний в оригинале «Хроники» — сам Зурара, однако далее, как мы увидим (прим. 79), он усомнится в этом. Действительно, забегая вперед, скажем, что, не говоря уж о том, что автор примечаний говорит об авторе хроники в третьем лице («…посему автор помещает таким образом те слова в свою главу»), характерная для этих примечаний крайняя путаница в истории, мифологии и географии просто не сопоставима с действительно обширной для своего времени эрудицией Зурары, да и литературный стиль их совершенно не схож с общим стилем «Хроники».

Прим. Ч. Р. Бизли и Э. Престэйджа (1899). Хребет Атлас на Севере Африки был предметом постоянного преувеличения. Греческий «небесный столп» (берущий начало от карфагенских мореходов?), возможно, относится к Тенерифе. Ни одна из вершин горной системы Атлас не отвечает легенде. Хотя Милцин и возвышается на 11 400 футов, ни этот, ни другой пик не могут быть предложены в качестве отображения идеи огромной высоты, воплощенной в этой истории. Мы можем заметить огромную непропорциональность Атласа на некоторых важнейших картах, которые использовали принц Генрих и его мореплаватели (напр., Дулсерта 1339 г., каталонская 1375 г.). См. Предисловие к т. II.

Что сказать мне, нежели то, что вещи, казавшиеся людям невозможными, непреходящая его сила заставляла казаться легкими?

Был он человеком великой рассудительности и авторитета, благоразумным и добропамятным, однако в некоторых случаях медлительным — либо вследствие власти, кою имела флегма над его нравом, либо же по причине выбора его воли, движимой некою определенной целью, людям не ведомою. Манеры его были спокойны, а слова мягки; [был он] тверд в горести и смирен в благоденствии.

Уверен я, что никогда ни один князь не имел вассала такого положения, ни тем более, с немалым основанием, чтобы тот выказывал ему такое же повиновение и почтение, каковые являл он королям, что в его время были в Португалии, особенно же — королю дону Афонсу в начале его царствования, как о том в его хронике более пространно вы можете узнать [124] .

Никогда не знали в нем ни ненависти, ни недоброжелательства в отношении какого-либо человека, сколь бы тяжко тот ни провинился перед ним. И таково было его благодушие относительно сего, что сведущие люди порицали его за то, что ему недоставало распределительной справедливости (justica distributiva) [125] , ибо и во всех остальных делах держался он того же. И сие полагали оттого, что некоторых из слуг своих, что покинули его при осаде Танжера (каковое было самым опасным из происшествий, в коих он только находился, как прежде, так и после того [126] ), не только оставил он без какого-либо наказания и примирил с собою, но даже и наградил по преимуществу, сверх некоторых иных, добро ему служивших; каковые [награды], согласно людскому суждению, были далеки от их заслуг. И только сей его недостаток нашел я, каковой [подобает] для вас отметить. И так как Туллий предписывает [127] , дабы автор относительно своего сочинения мог бы обосновать то, что представляется ему справедливым, в шестой главе сего труда я сделаю о сем некоторое оглашение, дабы остаться мне истинным писателем.

124

Прим. Ч. Р. Бизли и Э. Престэйджа (1899). «Хроника правления Афонсу V Африканского», которую Барруш и Гоиш приписали самому Азураре, возможно, частично входит в состав дошедшей до нас хроники этого монарха, автором которой является Руй ди Пина (см. Азурара, Hakluyt Society ed., т. I, Предисловие).

125

Прим. перев. Здесь Зурара снова использует понятия аристотелизма. «Существуют две формы (вида) специальной (частной) справедливости, выделенные еще Аристотелем и составляющие несущую конструкцию всех последующих теорий: распределительная, или дистрибутивная справедливость и уравнивающая, или ретрибутивная справедливость Они представляют собой способы распределения дефицитных благ… Распределительная справедливость касается распределения благ, а соответственно, и обязанностей с учетом достоинства лиц, т. е. в зависимости от их вклада в общее дело. Существуют три основных исторически выработанных принципа распределительной справедливости «каждому — то же самое (всем поровну)», «каждому — по заслугам», «каждому — по потребностям» (А. А. Гусейнов).

«Дистрибутивная справедливость в ее классическом виде проявляет себя во всяких действиях, связанных с необходимостью распределять некоторые блага среди известной группы людей, будь то денежное вознаграждение или похвала. Это распределение может осуществляться равно или неравно. Во втором случае распределение нуждается в определенном критерии, каковым может выступать заслуга или потребность. Любое общество постоянно распределяет блага между своими членами. В качестве распределяемых благ могут выступать деньги и товары, услуги, признание, власть, любовь, свободное время, уважение, должности и т.д…. Дистрибутивная справедливость как личная добродетель проявляется в следующем: "Правосудность, стало быть, есть то, в силу чего правосудный считается способным поступать правосудно по сознательному выбору и [способным] распределять [блага] между собой и другими [лицами] не так, чтобы от достойного избрания [досталось] больше ему самому, а меньше — ближнему (и наоборот при [распределении] вредного), но [так, чтобы обе стороны получили] пропорционально равные доли; так же он поступает, [распределяя доли] между другими лицами" . Распределительная справедливость требует пропорции и становится разделяющей распределительной справедливостью, основанной на том или ином критерии (заслуга или потребность). Было бы несправедливо, например, заплатить равно за труд всем участникам, если они принимали неравное участие. Было бы несправедливо распределить зерно равно, если количество детей у всех различно. Распределительная справедливость может быть и уравнивающей. Было бы также несправедливо заплатить неравно, если все участники сделали равный вклад. Было бы несправедливо воздать равную хвалу всем воинам, если некоторые из них сбежали с поля битвы (курсив мой. — Перев.)» (Б. Н. Кашников. Концепция общей справедливости Аристотеля: Опыт реконструкции. Сектор этики Института философии РАН Этическая мысль. — Вып. 2. — М.: ИФ РАН. 2001).

126

Прим. Ч. Р. Бизли и Э. Престэйджа (1899). А именно, в 1437 г. Завоевание Сеуты (возможно, в сочетании с более ранними открытиями мореплавателей принца Генриха) возбудило кое у кого в Португалии стремление к новым африканским завоеваниям, и в 1433 г. король Дуарти (Эдуард) под давлением своих братьев Генриха и Фердинанда, вопреки мнению следующего по старшинству брата Педру, принял проект нападения на Танжер. Папский двор дал лишь весьма сомнительное одобрение этой войне, тем не менее, 22 августа экспедиция отплыла в Сеуту. Тетуан был захвачен, и 23 сентября принц Генрих начал осаду Танжера, однако его нападения на город были отбиты; португальцы были окружены подавляющими силами противника из Марокко, Феца и Тафилета, прибывшими для снятия с города осады; 25 октября нападающие сдались с военными почестями, на условии, что Сеута будет сдана вместе со всеми мавританскими пленниками, находившимися на тот момент во власти португальцев, и что последние должны воздерживаться в течение 100 лет от любых других нападений на мавров в этой части Барбарии. Принц Фердинанд был оставлен вместе с двенадцатью представителями знати в качестве заложника для исполнения договора. Соглашение было отвергнуто в Португалии, и Фердинанд, «стойкий принц», умер в плену 3 июня 1443 г. Подобно Регулу из римского предания, он советовал своим землякам не принимать вражеские условия выкупа:

”Lest bought with price of Ceita’s potent town To public welfare be preferred his own.”

Camoens: Lusiads, IV, 52 (Burton).

Комм. перев. «Лузиады», песнь IV, октава 52 (в русском переводе):

Он пережил полон святого брата, Подвижника и гордого страдальца, Прошедшего сквозь все мученья ада, Чтоб Сеуту оставить португальцам. Кто принцем был — рабом стал неприглядным. Кто весел был — вдруг сделался рыдальцем. И проявил он твердость и отвагу, Чтоб отстоять общественное благо.

Перевод Ольги Овчаренко (Под редакцией Валерия Столбова). Камоэнс Л. Сонеты. Лузиады. — М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1999.

127

Прим. Ч. Р. Бизли и Э. Престэйджа (1899). Необходимость заявить свою приверженность правдивому описанию по той причине, что то же самое рекомендовал великий классик, является характеристикой школы и эпохи, к которым принадлежал Азурара.

Весьма малую часть своей жизни пил он вино, и сие было вскоре с началом его возмужания; однако затем на всю свою жизнь лишил его себя. Великую любовь всегда питал [он] к государственным делам сих королевств, посвящая большую часть своего труда благому их развитию; и весьма радовался, испытывая пробные новшества для всеобщей пользы, хотя бы то и было сопряжено для него с великими издержками. И тем же образом услаждался он ратным трудом, в особенности против врагов святой веры; и в равной мере желал мира со всеми христианами.

Обычно был он любим всеми, ибо почти всем приносил пользу и никому — вреда. Ответы его бывали неизменно ласковы, и весьма чтил он ими положение каждого из людей, не преуменьшая его состояния.

Постыдного или бесчестного слова никогда не слышали из уст его. Был он весьма покорен всем велениям святой Церкви, и с великим благочестием слушал все ее службы; и с не меньшею торжественностью и церемонностью проводились они в часовне его, нежели могли быть проведены где-нибудь в коллегии иной кафедральной церкви. И также с великим благоговением относился он ко всем святым предметам, а со служителями их обращался почтительно и приносил им пользу своими благодеяниями.

Почти половину года проводил он в постах, руки же бедняков никогда не оставались пусты, когда те покидали присутствие его. Поистине, не смогу отыскать я иного католического или же верующего князя, что с сим мог бы сравниться. Сердце его никогда не ведало страха [иного], нежели страх согрешить.

И так как из добродетельных поступков и достойных обычаев рождаются великие и высокие деяния, в сей следующей главе я соберу воедино все достославные дела, что содеял он во имя служения Богу и славы королевства.

ГЛАВА V.

В коей кратко излагаются достославные дела, что инфант дон Энрики свершил во имя служения Богу и славы королевства.

С чего же еще мог бы я лучшим образом положить почин главе сей, как не с того весьма славного завоевания, коим был покорен великий город Септа, от каковой знаменитой победы небеса ощутили славу, а земля — пользу? Представляется мне, что то есть слава необычайная для святой коллегии небесных добродетелей [128] — столько святых жертв со столь священными церемониями, сколько до сего дня было содеяно в том городе, во славу Христа, нашего Господа, и милостью Его будет [совершаться] всегда. Ибо пользе, [тою] землею полученной, Восток и Запад суть весьма явные свидетели, когда [ныне] жители их могут обменивать добро без большой опасности для своих товаров — ведь, без сомнения, невозможно отрицать, что город Септа есть ключ ко всему Средиземному морю.

128

Прим. Ч. Р. Бизли и Э. Престэйджа (1899). Контраст с предыдущей ссылкой, дающий наглядное представление об интеллектуальной перспективе Азурары — с одной стороны, направленной в сторону греческой и латинской древности, а с другой — в сторону католической теологии. Христианская сторона средневекового Ренессанса в Португалии не была преодолена языческой. В настоящем контексте мы можем вспомнить, что после захвата Сеуты главная мечеть была тотчас же превращена в кафедральную церковь.

В каковом завоевании сей принц был предводителем весьма большого и могучего флота, и, как храбрый рыцарь, лично трудился в день, когда она [Септа] была завоевана у мавров; под началом коего [принца] находился граф Барселуш, внебрачный сын короля, и дон Фернанду, сеньор Брагансский, племянник его, и Гонсалу Вашкиш Котинью, бывший великим и могущественным фидалгу; и, равным образом, многие иные сеньоры и фидалгу со всеми своими людьми, и иные, что примкнули к оному флоту из трех комарок [129] , scilicet, из Бейры, Трал-уж-Монтиш и Энтри-Дору-и-Минью [130] .

129

Прим. перев.Комарка (comarca) — единица деления страны по компетенции судов.

130

Прим. Ч. Р. Бизли и Э. Престэйджа (1899). Три северные провинции Португалии: Бейра, включающая большую часть земли между Тежу и Дору (кроме юго-западной части); Трал (или Траз)-уж-Монтиш, северо-восточная оконечность; и Энтри-Дору-и-Минью, северо-западная оконечность королевства. Здесь была колыбель государства — поскольку княжество, дарованное Альфонсом VI Леонским ландскнехту Генриху Бургундскому, находилось целиком в границах этих провинций и поначалу почти полностью ограничивалось землями к северу от Мондегу, будучи образовано графствами Коимбра и Опорту.

И первым королевским полководцем, захватившим землю близ стен Септы, был сей, о коем я пишу, а квадратное его знамя — первым пронесенным чрез городские ворота, от тени какового [знамени] сам он был неподалеку. И удары его оказались в тот день выдающимися среди всех прочих, ибо на протяжении пяти часов сражался он не переставая, и ни зной, бывший весьма великим, ни тяготы [сего] труда не смогли заставить его удалиться на отдых. В каковом промежутке [времени] он вместе с четырьмя своими сопровождавшими (ибо из прочих, что должны были за ним следовать, одни были рассеяны из-за обширности сего города, другие же не могли туда прибыть по причине ворот, чрез кои инфант с теми четверыми прошел обратно вместе с маврами, каковые ворота охранялись иными маврами, что пребывали поверх стен) около двух часов удерживал иные ворота, по другую сторону тех, что находятся между двумя поселками [131] , на повороте стены в тени замка, ныне называемые воротами Фернандафонсу. При сем была там задержана большая часть мавров, покинувших другой поселок, со стороны Алмины, там, где был совершен вход в город; и, наконец, невзирая на огромное множество врагов, они закрыли те ворота. Был ли празден труд их, или же нет, ясно можно было видеть по числу павших, что лежали распростертыми по всей той земле.

131

Прим. Ч. Р. Бизли и Э. Престэйджа (1899). А именно, цитаделью и нижним городом Сеуты, вместе покрывавшими косу длинного полуострова, который выдается приблизительно на три мили к востоку от африканского материка и снова расширяется за восточной стеной Сеуты, переходя в квадратный участок холмистой местности. Цитадель покрывала перешеек, соединявший полуостров с материком. К востоку от цитадели находилась Алмина, «внешний и больший район города, так же, как и семь холмов, от которых Сеута берет свое название», самый высокий из которых находился в середине полуострова и назывался Эль-Ачо (El Acho) — от крепости, расположенной на его вершине. «На северной стороне полуострова, от цитадели до подножья этого вышеупомянутого холма, город был защищен другой очень высокой стеной». Согласно некоторым, старинное название «Септа» происходит от семи городских холмов; город был древним, он отстраивался, расширялся и заново укреплялся Юстинианом в ходе его восстановления Римской империи в Западном Средиземноморье.