Хроника лишних веков
Шрифт:
– Где?
– Ром счастливо лишил меня всякого понимания.
– В Валхалле, - кивнул полковник.
– Потом демоны вырвались из-под земли прямо на небеса... Страшные чудовища... Драконы и псы.
– Фенрир и подземный волк Гарм, - вспомнил я.
– Я помню, - кивнул полковник так, будто помнил эту великую битву.- Кто дал им силу?
Помнится, я только хмыкнул беззаботно:
– Язычество. Там зло, как и добро, в одну силу.
– Вы не поняли меня, - сказал Чагин и повел плечами, будто начал подмерзать.
– Кто их выпустил?.. Карл Маркс?
Мозги мои размякли и шевелились кашей в остывающей кастрюле.
– Не-ет...
– снова повел плечами Чагин.
– Мы сами... Вот отсюда.
И он, неторопливо подняв руку, постучал пальцем по виску, а потом посмотрел мне прямо в глаза и сказал очень ясно:
– Можете, не отвечать. Валхалле пришел конец. Гибель богов. Мир сгорел, снега вокруг испарились...
Только сейчас Чагин сделал очень бережный глоток, выдохнул белое облако, закрыл глаза и пошевелил губами. Потом он старательно завинтил крышечку и вновь протянул фляжку мне:
– Запомните, Николай Аристархович. Держаться теперь следует точно на запад. Если Щуплов не перепутал, верст через десять вы пересечете большак, а это прямая дорога на Дунфанхун. Полагаю, там нет никаких красных... Впрочем, гарантий теперь нет никаких, кроме вашей невероятной удачи.
С каждым его словом душа во мне все больше съеживалась и холодела.
– И вашей невероятной меткости, - добавил я, словно пытаясь его убедить, что то и другое существуют только вместе.
– Аристарх Иванович, вы будто провожаете меня с порога...
– Вот именно, - к моему вящему ужасу, поддержал Чагин мою боязливую шутку и ткнул пальцем в бок фляжечки, успевшей потеряться вместе с моей протянутой к нему рукой.
– Спиритус должен теперь храниться, так сказать, в лазарете.
Мне стало страшно, полковник же преспокойно уселся, как в кресло, в наметенный под елью сугроб, вытянул раненую ногу в сторону. Потом он вынул оба имевшихся у него револьвера, один аккуратно положил на развилку низкой ветки, а из барабана другого сосредоточенно вынул патроны, оставив заложенным один.
Наблюдая за его работой, я все еще заставлял себя верить в его мрачное чувство юмора.
– Полковник...
– начал я и ощутил тошноту.
– Господин фельдшер, - приветливо перебил меня Чагин.
– Мы с вашим отцом - тезки, да и я вам могут в отцы сгодиться.
– Но позвольте, Аристарх Иванович, - борясь с дурнотой, вымолвил я.
– Здесь вы и вправду мне за отца родного... И наконец, всего же десять верст. Если вы полагаете, что из-за вашей ноги вы меня каким-то образом...
– Не дурите, - отмахнулся Чагин.
– Вы же догадливы... Да, я остаюсь в России.
– А мне что тогда прикажете?
– совсем растерявшись, пролепетал я.
– У вас старики в Риме, и вы у них теперь единственный сын.
– Он аккуратно завернул в платок все посторонние патроны.
– Это - один приказ. А второй... не приказ, конечно.
– Взгляд его смягчился.
– Просто обещайте мне выполнить мою последнюю волю.
Я сдался, меня мутило. От страха, от рома, от всего - от ослепительной ясности снега и неба.
– Я даю вам слово...
Чагин достал от сердца плотно заклеенный пакет из пергамента и, протянув мне, сказал:
– Николай Аристархович, окажите любезность: в Риме, как обустроитесь, найдите возможность передать это Т-ской Екатерине Глебовне. Дайте объявление... пусть она сама вас найдет. В этом пакете, чтоб вы знали.
– Господин полковник...
– крикнул я ему, как утопающий - человеку, стоящему на берегу спиной...
– Не перебивайте. В этом пакете - двадцать червонцев. Полагаю, теперь она может очень нуждаться. Мой долг и прочее. Передайте, я очень вас прошу. Неспроста же Господь послал мне спутника, стремящегося в Рим во что бы то ни стало.
Все, что мог я сказать ему:
– Слово дворянина.
Как это прекрасно прозвучало в уссурийской тайге!
– ...Если буду жив, - сдуру добавил я, и пафос сразу пропал.
Однако пепельное от щетины лицо Чагина осветилось отеческой улыбкой:
– Вот я и даю вам повод выжить, а не рисковать по пустякам. Вы ведь благородный человек, слово держать станете...
Именно это самое "слово" вдруг разом укрепило меня, изгнало страх, полковник успел изучить мою душу. Но я его атаковал:
– Вся эта сцена, полковник, чересчур красива.
– Но, согласитесь, красиво кончить жизненную драму - тоже не безделица... Радзевич на вашем месте согласился бы с такой постановкой дела.
Чагину не удалось сбить меня с толку.
– Это грех, наконец, - обличил я его.
– Учтено, - отрезал полковник и, приставив револьвер барабаном к плечу, прокатил его до обшлага.
– Знаете, что такое?
– Видеть не видел, а слышать слышал, - в том же тоне ответил я.
– "Русская рулетка".
– Именно...
– кивнул Чагин.
– Значит, не самоубийство, а игра. А на игру и суд иной. Смысл лишь в том, чтобы сыграть в нее до конца.
– Вы кого сейчас хотите обмануть, полковник?
– Я смело шагнул к нему.
– Отдайте мне ваш револьвер.
– Ат-ставить, вольноопределяющийся Арапов!
– прорычал полковник.
Я отшатнулся. Дуло глядело мне прямо в лоб.
– И немедленно оставьте меня одного!
– сверкнул он стальным взглядом.
– По пьесе Радзевича, ваш выход на сцену - через пять минут! Уйдите, говорю вам.