Хроника одного полка. 1915 год
Шрифт:
Через час Дрок вернулся к столу, на его голове была папаха. Офицеры пребывали в самом добром расположении духа и восприняли такое появление ротмистра как эксцентричность. Фон Мекк хмыкнул по поводу упрямого характера своего боевого товарища: «Чудит, Плантагенет!» Щербаков счёл за лучшее промолчать. А денщики! Те не удержались: «А Зуб-то, Зуб! Расстрелял свою фуражку, так и не жалко, совсем уж, старая была, да чуть не вызвал Мекка на дуэль, а Щербаков в кусты убёг, а молодой корнет через трубочку, небось заговоренная, прямо так по Неману и пулял, да столько набил раков… Чудеса!»
Утром 6 июня полк получил приказ, снялся, к вечеру прошёл через опустевший город Ковно,
У Введенского сегодня был на удивление активный день. Но неприятный.
Предыдущие месяцы – конец апреля, весь май и половину июня – он наслаждался бездельем, Малкой и отсутствием забот. Маменька присылала деньги, и хотя цены росли, в том числе и в заведении Барановского, но посылки из дома плюс жалованье покрывали все расходы.
Корнет уже начал забывать о написанном донесении и почти не думал о его судьбе. Вспомнил только совсем недавно, когда в списках опасно раненных увидел фамилию поручика Рейнгардта А. А. и наименование своего полка, но ничего не испытал, расстояние между ним и полком стало настолько велико, что все прежние переживания и воспоминания ушли в прошлое.
Время, свободное от службы, – всего-то несколько командировок по лазаретам, – он проводил за чтением и с красавицей Малкой.
У Введенского не было забот. Заботы были у Малки – не забеременеть.
Она оказалась очень способной, через несколько недель после знакомства уже лопотала по-русски и смогла объяснить, что ей никак нельзя забеременеть, потому что сразу придётся выйти замуж за племянника Барановского, младшего сына его старшего брата, а следовательно, и расстаться. Расставаться им не хотелось.
Введенский был почти счастлив и был бы полностью счастлив, если бы Малка в действительности была Мария, а не иудейка. Их связь никому не могла открыться, потому что это означало бы конец карьере, даже если бы Малка приняла православную веру. Тут были большие сложности: во-первых, Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич нагнал полного страху на всё войско по поводу того, что евреи предатели и ждут не дождутся победы германца; а во-вторых, так или иначе, все родственники Малки оставались бы евреями, и куда Петя Введенский приведёт жену? В Офицерское собрание в круг полковых дам? Невозможно! В Дворянское? Тем более. Это омрачало счастливое самоощущение Пети, но только тогда, когда он об этом думал, а думал он об этом тогда, когда утром уходил от Малки на службу. А на службу он уходил каждый день и не думал до следующего утра. А наряд купил. Малка сама прошлась по магазинам, выбрала что-то невообразимо красивое, Петя сказал ей, чтобы она не смотрела на цену, дал деньги, и две недели назад они вдвоём сделали примерку.
В тот вечер Малка приготовила, судя по запахам, очень вкусный ужин; у Барановского Петя купил бутылку сладкого ликёра «Шартрез» для Малки и крепкого коньяка для себя. Примерка получилась очень красивая. Петя такого ещё ни разу не видел.
Малка купила всё – всё бельё, и белья оказалось много: чулки – прозрачные шёлковые, чёрные, в сеточку; корсеты – мягкий и с китовым усом; нижние юбки и ещё много такого, чему Петя не знал названий.
Малка зажгла в меноре свечи и даже, – Петя не заметил, каким образом, – от Барановского появился граммофон с пластинками.
Примерку начали перед ужином.
Малка пригласила Петю удобно расположиться на диване, рядом на столике поставила ликер и коньяк, фрукты и рюмки. Завела граммофон и стала выходить из спальни.
В первый выход на ней не было ничего. Она вышла на одну секунду и снова, как когда-то, посмотрела на Петю тем – прямым взглядом. У Пети перехватило дыхание: Малка предстала с распущенными волосами и прикрывшись руками.
Петя выпил глоток коньяку.
Второй её выход был в панталонах, очень скромных, без кружев, в обтяжку. У Пети снова перехватило дыхание, и он снова выпил коньяку. В следующий раз она вышла в чулках попеременно: сначала в прозрачных, потом в чёрных, потом в сеточку – одни чулки и подвязки. Потом были чулки и корсет, сначала мягкий, а после на китовом усе, его верхние оборки доходили только под грудь. Петя стал ёрзать на диване и пил коньяк вперемежку с ликёром, захотелось сладкого. Потом были нижние юбки без корсетов, Малка стала похожа на цыганку, и Петя почувствовал, что ему жарко, и снял китель. Малка выходила по-разному одетая или раздетая, в одном, в другом, и всё время на ней чего-то не было, именно того, что скрывало бы её прелести. Когда Малка перемерила уже, казалось, всё и осталось платье, она долго не выходила из комнаты, а когда вышла…
В доме Пети рассказы писателя Александра Куприна читали запоем, тихо обсуждали между взрослых, а от него прятали, но он их находил и тайно читал. И тогда из «Вешних вод» Ивана Тургенева к Петиному представлению о красивых и смелых женщинах прибавилась Суламифь. Петя выкрадывал рассказ на ночь, читал под одеялом и до утра не спал.
Малка вошла в гостиную. Она была в Петиной ночной сорочке, длинной, до пят, из тонкой бумажной материи. Петя сначала не понял, а потом увидел, что Малка разрезала ворот сорочки до пупка, и больше на ней не было ничего. Распущенные волосы, оголённые плечи, сорочка и смуглая кожа. Она не стала ничего представлять, а стала накрывать на стол. Она входила, выходила, наклонялась, присаживалась, поворачивалась то правым боком, то левым, и Петя при каждой перемене её позы всё видел. Видел всё то, что хотят видеть мужчины, когда они подсматривают за женщинами, а женщины вроде бы их не замечают. Она двигалась, поправляла плечики, запахивала ворот или открывала его, расправляла на коленях подол… Петя всё видел. Он видел всё, но… не целиком, не так, как когда Малка появилась перед ним вся голая. А Малка ходила в кухню, из кухни, приносила и ставила на стол еду, резала овощи, тоже перед ним; она двигалась, расставляла тарелки и раскладывала приборы, иногда она тянулась через стол и наклонялась, и тогда Петя тоже что-то видел, но опять не всё, и вдруг он понял, что представить её себе совсем голой уже не может, не может охватить её своим воображением полностью. Только кожа – матовая и смуглая.
Потом Малка села к Пете на колени и поцеловала, долго, сказала, что пойдёт умыться, и вышла в сени.
Июнь стоял жаркий.
Малки не было несколько минут. Петя потел, томился и отхлёбывал коньяк. Малка вошла. Не Малка. Перед Петей стояла Суламифь. В дверном проёме.
Суламифь явилась из виноградника перед молодым царём Соломоном в лёгком платье, тёплый встречный ветер прижал платье к её телу, платье облегало тело, и Соломон её увидел.
На Малке была мокрая Петина ночная сорочка.
Видение было недолгим. Малка вышла и через минуту вернулась в прозрачном оранжевом пеньюаре. Она подошла к граммофону и стала перебирать пластинки.
Утром следующего дня ещё в постели Малка сказала:
– Я не должна была зажигать в меноре свечи и ходить голая… Это большой грех, и за это меня накажет Бог, но я хотела, чтобы ты запомнил меня на всю жизнь. И не Малка я, и не Мария! Я Тега, помнишь?
Неприятности начались в понедельник, 21 июня: утром Введенского вызвали в делопроизводство генерал-квартирмейстера.
В пустом кабинете сидел приехавший из Ставки жандармский ротмистр. Он показал Введенскому на стул, а сам молчал и перелистывал довольно толстую папку. Через минуту-другую ротмистр поднял на Введенского глаза и сказал, что его зовут Михал Евгеньич. Введенский перед старшим офицером сидел, и, казалось, совершенно без дела. Ротмистр переворачивал страницы, листал, Введенский сидел и смотрел. Он ждал, что скажет ротмистр. Наконец тот перелистал до первой страницы и спросил:
– Господин корнет, вам есть что добавить к тому, что вы написали… – и он прочитал: – двадцать пятого сего апреля?