Хроника одного задания
Шрифт:
— Прости, брат… — даже готовясь умереть, он тоже чувствовал за собой вину. За пацанов и за то, что теперь и мне на долгие годы грозила опасность. Он это знал и понимал гораздо больше, чем я. Я же не мог его до конца простить, но и не смел на него злиться. Я тоже, как он, чувствовал вину. И к тому же оставался перед ним в непомерном долгу.
— Всё нормально, Виктор, всё нормально! — не знаю, можно ли утешить готовящегося умереть, но я попытался, глупо, банально, но как ещё было сказать? — Может, бог всё же есть…
— Есть… —
— Тогда свидимся! — я вложил ему в руку принесённую Юдиным подрывную машинку.
— Свидимся! — как эхо повторил полковник. Я осторожно коснулся его окровавленного плеча и, опершись о землю прикладом, с трудом поднялся на ноги.
— Уходим! — оставаться здесь и дальше, раз уж решение было принято, я не имел права.
— «Халиф»! — микрофон «Кенвуда», находившегося в руках Мирзоева, ожил. Даже сквозь треск помех и грохот продолжающейся перестрелки Хаваджи сразу же узнал голос говорившего — голос самого Басаева.
— «Халиф» слушает, — ответил Мирзоев и ещё плотнее прижался плечом к укрывающему его дереву.
— Цель достигнута? — вопрос — требование, и Хаваджи почувствовал, как в коленях появилась предательская слабость.
— Ещё нет… — голос дрогнул. Чтобы продолжить, пришлось сглотнуть подступивший к горлу комок. — Но мы почти взяли их.
— Где они сейчас? Точное местонахождение, — новое требование означилось рычанием в голосе.
— Мы… они… — Хаваджи Мирзоев вытащил из разгрузки джипиес и, сделав в его показаниях поправку на противника, затем внеся заранее условленные изменения, принялся диктовать координаты ожидавшему его ответа Басаеву.
Какое-то время в эфире царило молчание, (видимо Шамиль сверялся с картой), затем «Кенвуд» буквально взорвался от его рыка.
— Вы их почти упустили!
— Мы успеем! — возможно, в голосе Хаваджи не прозвучало достаточной уверенности.
— Успеете? Сколько часов вы «успеваете»? У тебя что, мало людей? Ты мог бы перекрыть им все пути!
— Но хребет почти прямой. Мы пробовали обойти, но это оказалось невозможно… — Мирзоев на секунду отпустил тангенту, чем тут же воспользовался Шамиль.
— Невозможно? Невозможно другое! Невозможно представить, что полторы сотни моджахедов не могут справиться с жалкой горсткой русских спецов! — Секундная пауза. — Доклад мне каждые пять минут. Координаты противника, количеств убитых и раненых с их стороны и захваченных твоими людьми. Я жду результата… Если его не будет… — не договорив и предоставив Мирзоеву додумывать конец фразы самому, Басаев отключился, и стало слышно шумное дыхание не в шутку перепугавшегося Хаваджи. Едва ли не застонав, он переключился на другой канал, и микрофон тут же коснулся его губ.
— Всем… любой ценой… — подгоняемый страхом Мирзоев начал раздавать команды. А находившийся далеко от него Басаев задумчиво погладил бороду и, протянув руку, взял со стола лежавший на нем сотовый
— Лёвчик, алло! — Басаев назвал давным-давно придуманное ими имя. — Это я, узнал?
— А, Виталя, привет! — радостно отозвались на том конце «провода», и Басаев болезненно поморщился. В том, что он позвонил, похоже, для собеседника не было никакой неожиданности. «Лёвчик» ждал этого звонка.
— Лёвчик, — вкрадчиво поинтересовался Шамиль, — это не твои люди устроили погром в моей «фирме»?
— Что, забрали что-то ценное? — голос был ровным, и Басаев не смог понять, смеётся тот над ним или шутит.
— Ты не юли! — злоба на Мирзоева стала плавно перетекать на этого, ещё более далёкого собеседника. — Твои люди или нет?
— Значит, забрали! — без особого сожаления констатировал Лёвчик, и тут же добавил: — Нет, не мои!
— Понятно… — Шамиль задумался.
— А что ты, собственно, от меня хочешь?
— Вот думаю… — Басаев и правда думал. Похоже, у него не оставалось выбора — рисковать и дальше он не мог. И он решился. — Позвони мне вот по этим телефончикам, — сказав условленную фразу для вызова артиллерии, Шамиль начал диктовать переданные Мирзоевым координаты местности, правда, с поправками на неизбежное продвижение русских вперёд — дальше по хребту. То, что спецы решатся сойти с хребта и тем самым на какое-то время окажутся в низине, Шамилю не верилось.
Закончив диктовать, Басаев вздохнул и начал снова говорить, понимая, что это звучит уже как унизительная просьба:
— Только будь добр, звони почаще и на подольше… — эта последняя, корявая фраза означала массированный огневой налёт. Как не было Басаеву жалко своих людей, себя он всё же жалел больше. Но он не спешил признаваться в этом даже самому себе, упрямо твердя, что поступает так в интересах свободной Ичкерии. Однажды он уже говорил: «Если мне придётся выбирать между свободой моей Родины и бессмертием души, я выберу свободу!» И вот теперь с лёгкостью готовился пожертвовать десятками собственных воинов, которые в деле освобождения Ичкерии, по мнению самого Басаева, были ничто в сравнении с ним самим. А собеседник молчал, и Шамиль был вынужден повторить снова. — Брат, — он назвал его братом, — сделай так, чтобы звонки стали бесконечной трелью!
И опять молчание.
Шамиль почувствовал, что чувство унижения быстро перерастает в негодование. Он вознамерился сказать какую-нибудь грубость, когда ему, наконец, ответили.
— Ничего не выйдет! — тихо, ровно, без излишней эмоциональности, просто констатация факта, как в той знаменитой американской фразе: «Ничего личного, это только бизнес»!
— Ты уже в курсе? — с ноткой сожаления спросил в свою очередь, констатируя данный факт, Басаев.
— Да, — не стал отнекиваться разговаривавший с ним человек.