Хроника стрижки овец
Шрифт:
Сегодня поводы для доносов иные. На меня донос сочинил правозащитник Дмитрий Хмельницкий, автор предисловий к книгам Резуна-Суворова и борец со сталинизмом, человек непримиримый. Хмельницкий назвал меня «сталинистом» в связи с тем, что я не поддерживаю версии о том, что это Сталин начал Вторую мировую войну. Некоторые считают это доказанным фактом (Резун-Хмельницкий – Латынина), я же в этом сомневаюсь. И мало того, я считаю, что нацистские лагеря были страшнее советских. Думаю, что лагеря смерти Освенцим-Треблинка и Майданек были страшнее, нежели ГУЛАГ, – просто потому, что это были лагерями уничтожения. Исходя их этих пунктов, Хмельницкий пришел к выводу, что я «сталинист». Обвинение не менее серьезное, нежели в сталинские года обвинение в троцкизме; подобные обвинения дают, чтобы уничтожить в глазах общества. В нашей семье сталинистов отродясь не было. Оскорбление нелепое, поскольку вся жизнь моя и моей семьи доказывает обратное. Мы биографии не прячем и биографий не стесняемся. Они чистые.
У Сталина было выражение: «Сын за отца не отвечает». Так вот, я отвечаю за своего отца и за деда отвечаю. А за меня отвечает мой сын. Так бывает, когда в семье нет и быть не может вертухаев и гэбэшников.
Одна из фраз в либеральном доносе меня зацепила – сказано было мимоходом, но хлестко. «Мой отец, в отличие от Кантора, всегда был антисталинистом». Как же надо наловчиться, чтобы очернить человека походя; например, этот прием исключительно был развит у советских журналистов – они мимоходом гвоздили лидеров капиталистических стран. И как ответишь? Трудно вообразить, чтобы оплеванный Аденауэр или Тито стали опровергать зоила. И несколько месяцев я не мог решиться рассказать о Хмельницком – все как-то неловко было. А потом решился – именно вот эта самая фраза об отце Хмельницкого и стала причиной. Сергей Григорьевич Хмельницкий, отец Д. С. Хмельницкого, был профессиональным агентом-провокатором, штатным стукачом КГБ на протяжении многих лет. Он донес и отправил в лагеря нескольких человек, известных поименно и оставивших воспоминания. Он был профессионал своего дела. Его стараниями в лагерь отправились Брегель и Кабо (см. воспоминания Владимира Кабо «Дорога в Австралию» – это надо прочесть, полезное чтение). Его стараниями осуждены Синявский с Даниэлем. Когда товарищи разоблачили Хмельницкого, он переживал. Он говорил так: «Вы только пять лет жизни потеряли, а мне всю жизнь ломаете». Он бежал от презрения людей в Среднюю Азию. Потом оказался в Германии, где стал германофилом. В Германии обслуживал уже новую власть – так, как до него обслуживали Власов, Краснов и Шкуро, – рассказывая нелицеприятные вещи про былую родину и ее сталинскую идеологию. В Германии про Сергея Хмельницкого писал Фридрих Горенштейн. Писал так: «О деятельности Сергея Хмельницкого достаточно полно писали Андрей Синявский, профессор Эткинд, писали жертвы его преступлений – те, что остались живы (не уверен, все ли известны и все ли пережили). И сам Хмельницкий не может отрицать своих преступлений, по крайней мере тех, о которых стало известно, когда жертвы в середине 50-х начали возвращаться из концлагерей, куда их Хмельницкий засадил. Когда двое художников, кстати, евреев, хотели привлечь его к ответственности, он начал клянчить прощения, а затем, вместе с семейкою, бежал из Москвы в Среднюю Азию, ибо Сергей Хмельницкий, как сказал о нем один из друзей, хорошо его знавший, был хуже, чем стукач, – он был провокатор палаческого учреждения при Совете Министров. Сам занимаясь полудиссидентской деятельностью, он привлекал неопытных молодых людей, а потом выдавал их. Будучи знакомым и, якобы, приятелем Синявского и Даниэля, он на организованном неосталинским КГБ процессе литераторов усугубил судьбу Даниэля, способствовал усиленному режиму заключения, чем предопределил скорую смерть, то есть выступил в качестве свидетеля обвинения». Так пишет Горенштейн. Впрочем, это самая мягкая цитата. Читатель найдет более сильные – у Кабо, например. Когда большинство жертв померло, Хмельницкий написал разоблачительно-кокетливые мемуары «Из чрева кита» – в которых остроумно повествует о том, что он был дитя своего времени и не мог поступить иначе. «И довольно об этом!» – покаявшись, восклицает в мемуарах стукач-германофил. И его сын, ставший правозащитником, пропагандист Резуна-Суворова, разоблачитель «сталинистов» тоже говорит: «Отец раскаялся». В чем? В том, что много лет сажал друзей в лагеря? Или в том, что профессия была такая – доносить на людей? Вряд ли навыки отца были утрачены. Навыки были взлелеяны в семье, выпестованы, выхолены: теперь доносят иначе, иными словами и в иные органы. Но доносят – не переставая. Это семейный подряд – не заметили? Доносят на свою постылую страну, доносят на ее историю, доносят на тех, кто по неосторожности любит родину в те времена, когда она, корявая дура, уже полностью разоблачена. Стукачи занялись антисталинской пропагандой и антисталинской борьбой – но ровно ничего не поменялось. Так переходили под другие знамена проверенные гитлеровские палачи: Клаус Барбье и Гальдер, Гелен и Шеленберг – избегли казни и перешли на службу к американцам; опыт бесценен! «Лионский мясник» Клаус Барбье был делегирован в Боливию подавлять Че Гевару – опыт борьбы с партизанами под Лионом пригодился. Гитлеровцы служили демократии верно: они ведь прежде всего солдаты, умеют хранить преданность присяге. И у русских стукачей прописка поменялась и номер партбилета стал иной – но работа-то прежняя! Теперь надо против Сталина бороться – и разоблачать, разоблачать, разоблачать врагов народа. Ох, как они ненавидят эту сиволапую былую родину Россию! Какие едкие слова найдутся, чтобы заклеймить тех, кто предан ее тоталитарной природе, закрытому обществу! И никак не возьмет в толк то «открытое общество», которое наняло их на работу, что оно наняло на работу – негодяев и предателей. Резун-Суворов был шпионом, и методы его работы с историческим фактами – шпионские: шпион думает, что, найдя под ковром неизвестную записку, он изменил представление о мире. Да нет же, это просто психология глупого шпиона: на самом деле под всяким ковром лежат записки, а история – это наука совсем про другое. Но дело даже в ином, все еще более печально. Как же так получается в нашей истории, что внуки вертухаев и дети стукачей полномочно представляют нашу совесть? Как так получается, что внуки и сыновья расстрельщиков возглавляют протестные колонны –
Они лгут и врут, клевещут на честных людей – но все это с горящими глазами. Вот марширует колонна демократов, а впереди самый активный – провокатор и лжец. И поди скажи негодяю – что он негодяй. Я знаю десяток обличителей сегодняшнего строя, которые застенчиво не упоминают, что их отцы служили в органах, причем в самых зловещих, расстрельных командах. Почему именно дети палачей стали самыми бойкими правозащитниками? И неловко сказать об этом, как-то неудобно в порядочном обществе… все так чинно, и вдруг родней попрекать. Неудобно получается! Отец же раскаялся, все в порядке! Но скажите мне, блюстители приличий, вы как собираетесь разоблачать преступления КПСС? Сталина и сталинистов? Вы сводите счеты с Родиной и ее идеалами, проклинаете веру своих своих дедов и отцов – но вы боитесь сказать в лицо провокатору, что он сам провокатор и он сын стукача. Как так получилось: ведь это на моего отца доносили – а его отец доносил. Это я тридцать лет подряд писал картины и книги, борясь со сталинизмом, тогда еще актуальным, – а доносчик осмелел сегодня, когда стало уже не страшно. И, однако, это он назвает меня «сталинистом», и говорит с пафосом, по праву сегодняшнего места работы. Скажите, почему так? Я сам вам объясню, почему. Так получилось потому, что строй – его именуют «либеральной демократией», – который навязывают обществу как благо есть строй несправедливый. И для того чтобы внедрить его, нужны не гуманисты и не философы – а такая же мелкая сволочь, как и те, кого вербовали в вертухаи. И лучших исполнителей, нежели дети былых вертухаев и стукачей, не найти.
Семейный подряд
В советских детективных фильмах всегда оказывалось, что главный бандит в прошлом был власовцем или полицаем. А дед преступника был петлюровцем. В финале, когда преступника арестовывали, он показывал свое истинное лицо и кричал милиционерам: «И вообще я вас, красных, ненавижу! Суки коммунистические! Не добил вас Гитлер! Сгинете скоро, падлы красные!»
Когда я смотрел эти фильмы, то смеялся над топорной пропагандой: уж прямо, если вор, так непременно и гитлеровец в прошлом. Хотят нас убедить, что против советской собственности могут восставать только такие вот глубоко порочные типы, с гитлеризмом в анамнезе. Если колхозное добро крадет – так уж прямо у атамана Краснова в денщиках ходил.
Я не верил в пропаганду. Тогда свободолюбивые мальчики пели песню «Скоро стая акул капитала разметает Советский союз» – мы трунили над бездоказательной советской пропагандой. Дескать, где же вы таких акул-то видали? Ведь все вокруг хотят добра, только Россия злая.
Затем Советская власть рухнула в прах. В ней было много дурного, но в ней была наша жизнь тоже. Наши мамы и папы любили друг друга и гуляли по улицам советских городов, которые стремительно рассыпались.
Российская империя распалась на части, а части разделили на улусы.
Хозяевами улусов стали богатые люди, часто нечестные. Многие из них были ворами, некоторые – убийцами. И хотя мы все повторяли строчки Бродского «ворюга мне милей чем кровопийца», мы постепенно поняли, что кровопийцами становятся те, кто защищает награбленное. Но все-таки они же не фашисты, ну награбили, ну постреляли.
Затем появились правозащитники нового толка. Прежние правозащитники боролись с тоталитаризмом Советской власти за абстрактное свободное слово.
Новые правозащитники боролись не за абстракции, а за конкретные вещи, почти всегда воплощенные в неправедно нажитых деньгах. Спекулянты сделались героями, а опальный олигарх стал играть роль Сахарова. Но сказать, что новая борьба за свободу – это не совсем то, что было прежде, – все стеснялись.
А если кто-то говорил: да вы же против России, то он тут же становился изгоем среди либералов: ты какую Россию защищаешь? Страну рабов? Тюрьму народов? И поминали наследие Сталина – хотя Сталин уже много десятилетий назад помер. Мол, сталинизм жив, коль скоро патриоты хотят казарму в целости сохранить. И спрашивали: а что, разве кто-то хочет ее рушить? Кому она нужна?
Меня однажды назвал сталинистом человек, чей отец был профессиональным стукачом и писал доносы, по которым сажали людей. Причиной послужило то, что я возразил против концепции, считающей Сталина зачинщиком мировой войны. Обвинение было тем нелепее, что моего отца арестовали при Сталине именно по доносу такого же вот человека. Меня самого исключали из школы и комсомола за антисоветские выходки, а уж антисоветских картин я нарисовал столько, что в глазах темно. Но если вчера доносили на антисоветские настроения, то сегодня доносят на советские. И вот, когда я возмутился и назвал мерзавца потомственным стукачом, – либеральная публика устроила мне гражданский суд.
Это был виртуальный суд в интернет-газете. Председательствовала неизвестная мне тогда Маша Гессен. Лейтмотивом было то, что я защищаю Россию и коммунизм против справедливой критики – и не брезгую такими вот приемами: взял и припомнил стукача отца благородному правозащитнику.
Совсем как в советском кино. Отец, видишь ли, у него из власовцев. Подумаешь, стукач! Меня осудили прогрессивные люди.
Впоследствии я узнал про Гессен больше. Она последовательный враг сегодняшней власти. Но большой друг банкиров. Писатель Селинджер и ботаники-утописты ей не нравятся. Нравятся резкие люди, добившиеся реального успеха. При Советской власти не было вообще ничего хорошего – и со страной надо обращаться жестко, чтобы добиться генетических культурных перемен. В последнем интервью она приветствует резкие меры Америки – хватит миндальничать.
Недавно мне попались две книги издательства ИМКА-пресс «История Власовской армии» и «Жертвы Ялты» – обе про то, как русские сотрудничали с Гитлером и почему это было хорошо. Советские солдаты в них названы «русские звери», а Власов изображен героем, который хотел увидеть обновленную Россию – без коммунистов, партизан, колхозов и т. п. Храбрый атаман Краснов (тот, который снабжал ставку Гитлера памятными записками о бывшей родине при составлении плана Барбаросса) и атаман Шкуро названы хранителями достоинства – в целом это гимн коллаборационизму.