Хроника трагического перелета
Шрифт:
Александра Федоровна, Алике, урожденная принцесса Гессенская, обладала натурой, несомненно, сильнее, нежели державный супруг. Витте тайком заносил в мемуары: «Обер-гофмейстер Гессен-Дармштадта сказал некогда мне: «Какое счастье, что вы ее от нас берете».
Гемофилия, наследственная болезнь рода Гессен-Дармштадтских великих герцогов, которой страдал наследник, постоянная опасность, висевшая над ним, — уколи вилкой палец, и вся кровь, несвертываемая, может вытечь из детского тельца, сгустила при дворе атмосферу, без того близкую к истерической. Всевластный же Распутин обладал особым даром. Сегодня, верно, мы бы его причислили к экстрасенсам. Полагаю, он мог останавливать кровотечение, заговаривать кровь.
Прогерманские симпатии Распутина известны и доказаны. «На нее (кайзеровскую империю) надо нам равняться, ей в рот смотреть… Немец умеет работать, немец молодец…»
Так вот, слова и действия астраханского иеромонаха Илиодора, сильного лишь распутинской поддержкой («Не богово творение, наваждение диавольское по небу летает»), тоже могут служить косвенным доводом в рассматриваемой нами теме. Действительно: с одной стороны, неприятие «диавольских машин, по небу летающих», могло быть и чисто мистического свойства. С другой: коли немцы такие молодцы, работать умеют, то им и летать. А не нам грешным.
Похоже, тем, кто желал быть близок к романовско-распутинскому кружку (а министр Сухомлинов желал несомненно), не следовало так уж особенно суетиться и опекать воздухоплавание России.
Однако зоркий, четкий в формулировках Витте подмечает: «Государь по натуре индифферент-оптимист. Такие лица ощущают чувство страха, только когда гроза перед глазами». В государственном военно-историческом архиве хранится послужной список поручика Георгия Викторовича Слюсаренко, младшего брата участника перелета Владимира Слюсаренко. Там значится, что с 1915 года поручик состоял в авиаотряде по охране императорской резиденции, в 1916-м был зачислен в особый дивизион по охране Ставки. Таким образом, когда на горизонте возникла реальная угроза появления крылатого врага сперва над Царским, потом же над Могилевом, куда не раз возил «в целях вселения в войска боевого духа» любимого сына любящий отец, срочно понадобились и летчики.
Не ранее.
Глава восемнадцатая
По окончании перелета газеты винили во всех бедах бюрократов из организационного комитета.
Как мы сегодня виним бюрократов во всех наших тяготах, в том, что буксуют прекрасные замыслы.
Что ж такое бюрократизм, явление, с которым сталкивался, без сомнения, каждый из нас, начиная с детского сада, где и няньку порой можно причислить к данной категории? Краткий словарь иностранных слов дает на сей счет определения: 1) в эксплуататорском государстве — осуществление власти господствующего класса через высшую чиновничью администрацию и государственный аппарат; 2) канцелярщина, волокита, формализм.
Слово же в буквальном переводе означает «власть стола». Образно: человек обретает власть, садясь за некий стол. Тот, на который подчиненные лица кладут документы для наложения резолюций. «Столоначальник» — исконная российская чиновничья должность. Впрочем, может, скорее власть стула, седалищного места, коему решительно безразлично, чьи ягодицы греют его кожу, чьи локти на подлокотниках, но — вот волшебство! — устроясь на сем сиденье, ягодицы, локти и иные члены обретают особость.
А над столом — взгляд. Свиреп он крайне редко: искренние чувства кондовый бюрократ чаще всего проявляет по отношению к подчиненным — к своим, проситель же — чужой, пришлый, и обращенный на него взор либо равнодушен с оттенком усталости, даже сонности, либо снисходителен, грустен, утомлен бестолковостью незваного пришельца, не понимающего, почему «нельзя». Как же нельзя, если можно? Горемыке чудится, что на его стороне все законы. В случае крайнего благорасположения человек в кресле, от которого (от человека или кресла, одно и то же) зависит судьба просителя, многозначительно ткнет пальцем в потолок. В еще более крайнем (будучи, к примеру, в особо добром настроении) сообщит, что существует инструкция, которая всем законам — неодолимая препона.
Он смотрит на вас, проклинаемый вами (в душе, разумеется), и жалеет, понимает тебя: «Дурачок, ты видишь во мне самодура, а я ведь честный исполнитель инструкции, сути которой знать тебе не положено».
Система управления империей зиждилась на парадоксальном выводе еще прадеда царствующего монарха — Николая I: поелику просторы державы необъятны, средства же сообщения оставляют желать много лучшего, власть должна находиться в одних руках. Устарелая, неуклюжая, неповоротливая, она на всех этажах производила своего рода естественный отбор.
Почему не ко двору приходились такие современно мыслящие личности, как Столыпин? Военному ведомству — Поливанов?
Тот же вопрос, лишь в другом масштабе. Почему же, кто замыслил перелет — Одинцов, Ульянин — не вошли в оргкомитет? Почему был оттеснен на задний план Раевский? Почему выделились Неклюдов, некий фон Мекк, о котором писали, что ему можно любое дело поручить с гарантией провала (незадолго до того он с треском провалил автомобильный пробег по той же трассе)?
Александр Иванович Гучков, мужчина деятельный, придя к руководству, произвел на заседаниях несколько взрывов (не бенгальских!), но в Думе поссорился со Столыпиным, демонстративно подал в отставку и отбыл в поездку по Дальнему Востоку.
К штурвалу встал Александр Васильевич фон Каульбарс. Жестокий педант той школы, которую Лев Толстой воплотил тоже в образе прусского стратега: «Ди эрсте колонне марширт, ди цвайте колонне марширт…» Что все эти «марширт» расписаны на бумаге, а на деле полный разнотык, не суть важно.
О результатах мы знаем в общих чертах, в деталях подошел черед разобраться.
Определились суммы призов. Всего собрано 100000. Оргкомитет гордо заявляет, что по предварительным подсчетам сумма может быть и сэкономлена.
В начале апреля Раевский сообщает из Парижа, что приемка аппаратов, специально предназначенных для перелета, отложена ввиду множества других заказов. В итоге получен всего один.
Для подтверждения участия пилотам надлежит подать заявление в Императорский аэроклуб, приложив записной взнос в 100 рублей. Это если записался до 1 июля. А если после — 200.
Деньги вроде бы невелики, но и такие не у всех имеются. Иван Заикин, именующий себя теперь на афишах не иначе, как «борец-авиатор», борется в Кишиневе на заклад в те самые 100 рублей. Кладет соперника на лопатки, однако ж — за ковром. И тотчас хватает с судейского стола кредитку. Антрепренер пытается разжать Ванин кулачище, Ваня не дается. Публика вопит, требует повторной схватки. Ваня соглашается, но с условием прибавки четвертного. Крик, шум, скандал. Заикина жаль, бедного, — он так и не полетел. Кажется, вообще не летал больше.
Далее — слово А.А. Васильеву.
«Во время петербургской Авиационной недели, случайно зайдя в аэроклуб, мы с Ефимовым попали на одно из собраний организаторов перелета… Здесь выяснились две различные точки зрения — авиаторов и членов комитета, резко определилось более чем равнодушное отношение комитета к нашему мнению, которое явилось источником многих несчастий перелета.
Все внимание комитета было направлено к тому, чтобы внешне обставить перелет как можно эффектнее. Так, сверх имевшихся ангаров предполагалось построить еще 92, причем на нескольких этапах — например, Новгород — число их доводилось до 10.