Хроника времен Карла IX
Шрифт:
— Отлично! Но вложите в ее уста какие-нибудь более примечательные слова. Она только что велела отравить Жанну д`Альбре, по крайней мере прошла такая молва; это должно было отразиться на ней.
— Нисколько! Потому что, если бы это было заметно, куда девалось бы столь знаменитое притворство? К тому же в данный день, по самым точным сведениям, она говорила только о погоде, ни о чем другом.
— А Генрих Четвертый? А Маргарита Наваррская? Покажите нам Генриха, отважного, галантного, главным образом доброго. Пусть Маргарита тайком сует в руку пажу любовную записку в то время, как Генрих, со своей стороны, пожимает ручку одной из придворных дам Катерины.
— Что касается Генриха Четвертого,
— А Маргарита?
— Ей нездоровилось, и она не выходила из своей комнаты.
— Хороший способ отделываться! А герцог д'Анжу? А принц де Конде? А герцог де Гиз, а Таванн, Рец, Ларошфуко, Телиньи? А Таре, а Мерю? А столько еще других?
— Ей-богу, вы их знаете лучше, чем я. Я буду рассказывать о своем друге Мержи.
— Ах, я замечаю, что в вашем романе я не найду того, чего искал.
— Боюсь, что так.
IX. Перчатка
Сауose un escarpin de la derecha
Mano, que de la izquierda importa poco
A la seсora Blanca', у amor loco
A dos fida'gos disparo la flecha.
Перчатка с правой ручки упадает
У доньи Бланки (с левой бы не важно!),
И вот любовь безумно и отважно
В идальго двух свою стрелу пускает.
Двор находился в Мадридском замке. Королева-мать, окруженная своими дамами, ждала в своей комнате, что король, перед тем как сесть на лошадь, придет с ней позавтракать; а король в сопровождении принцев крови медленно проходил по галерее, где находились все мужчины, которые должны были принять участие в королевской охоте. Он рассеянно слушал фразы, с которыми обращались к нему придворные, и часто отвечал на них довольно резко. Когда он проходил мимо двух братьев, капитан преклонил колено и представил королю нового корнета. Мержи глубоко поклонился и поблагодарил его величество за честь, которой он удостоился раньше, чем заслужил ее.
— А! Так это о вас говорил мне отец адмирал? Вы брат капитана Жоржа?
— Да, сир.
— Вы католик или гугенот?
— Сир, я протестант.
— Я спрашиваю из простого любопытства, потому что черт меня побери, если хоть сколько-нибудь интересуюсь тем, какую религию исповедуют люди, которые мне хорошо служат.
После этих достопамятных слов король вошел в комнаты королевы.
Через несколько минут по галерее рассыпался рой женщин, словно посланный для того, чтобы придать кавалерам терпение. Я буду говорить только об одной из красавиц при дворе, столь плодовитом красавицами; я имею в виду графиню де Тюржи, которой суждено играть видную роль в этом повествовании. На ней был надет костюм амазонки, легкий и вместе с тем изящный, и она еще не надела маски. Агатовые волосы казались еще чернее от ослепительной белизны одинаково повсюду бледной кожи; крутые дуги бровей, слегка соприкасаясь концами, придавали ее наружности жестокий или, скорее, надменный вид, не отнимая нисколько прелести от совокупности ее черт. Сначала в ее голубых глазах заметна была только пренебрежительная гордость; но вскоре, во время оживленного разговора, стало видно, как зрачок у нее увеличился, расширился, как у кошки, взоры ее сделались пламенными, так
— Графиня де Тюржи! Как она прекрасна сегодня! — шептали придворные; и каждый проталкивался вперед, чтобы лучше ее рассмотреть. Мержи, находившийся как раз на ее пути, был так поражен ее красотой, что оцепенел и не подумал посторониться, чтобы дать ей дорогу, как вдруг широкие шелковые рукава графини коснулись его камзола.
Она заметила его волнение, может быть, не без удовольствия, и удостоила задержать на минуту свои взоры на глазах Мержи, которые тот тотчас потупил, меж тем как густой румянец покрыл его щеки. Графиня улыбнулась и, проходя, уронила перчатку перед нашим героем, который, остолбенев и вне себя, даже не догадался поднять ее. Сейчас же белокурый молодой человек (то был не кто иной, как Коменж), находившийся позади Мержи, грубо толкнул его, чтобы пройти вперед, схватил перчатку и, почтительно поцеловав ее, передал госпоже де Тюржи. Та, не поблагодарив его, повернулась к Мержи и некоторое время смотрела на него с уничтожающим презрением; потом, заметив около себя капитана Жоржа, она сказала очень громко:
— Скажите, капитан, откуда взялся этот увалень? Судя по его любезности, наверное, гугенот какой-нибудь?
Общий взрыв хохота окончательно смутил несчастный объект этих насмешек.
— Это мой брат, сударыня, — ответил Жорж негромко, — он только три дня как в Париже и, по чести, не более неловок, чем был Лонуа раньше, пока вы не позаботились его обтесать.
Графиня слегка покраснела.
— Злая шутка, капитан. Не говорите дурного о покойниках. Ну, дайте мне руку; мне надо поговорить с вами по поручению одной дамы, которая не очень-то вами довольна.
Капитан почтительно подал ей руку и отвел в амбразуру отдаленного окна; но на ходу она еще раз обернулась, чтобы взглянуть на Мержи.
Мержи стоял еще ослепленный появлением прекрасной графини, сгорая желанием смотреть на нее и не смея поднять на нее глаз, как вдруг он почувствовал, что его тихонько хлопают по плечу. Он обернулся и увидел барона де Водрейля, который, взяв его за руку, отвел в сторону, чтобы, как он сказал, поговорить без помехи.
— Дорогой друг, — сказал барон, — вы еще новичок в здешних местах и, может быть, не знаете, как надо вести себя.
Мержи с удивлением посмотрел на него.
— Ваш брат занят и не может дать вам совета; если позволите, я заменю его.
— Я не знаю, сударь, что…
— Вас жестоко оскорбили, и, видя вас в задумчивости, я не сомневался, что вы обдумываете средства мщения.
— Мщение? Но кому? — спросил Мержи, покраснев до корней волос.
— Разве маленький Коменж только что не толкнул вас? Весь двор видел, как происходило дело, и ждет, что вы примете это близко к сердцу.
— Но, — возразил Мержи, — в зале, где так много народу, нет ничего удивительного, что кто-нибудь меня нечаянно и толкнул.
— Господин де Мержи, я не имею чести быть близко знакомым с вами, но ваш брат мне большой друг, и он может подтвердить вам, что я, насколько это возможно, применяю на практике Божественный завет прощать обиды. Я не хотел бы втягивать вас в серьезную ссору, но в то же время я считаю своей обязанностью заметить вам, что Коменж толкнул вас не нечаянно. Он толкнул вас потому, что хотел нанести вам оскорбление, и даже если бы он вас не толкнул, тем не менее он вас оскорбил, потому что, подымая перчатку Тюржи, он захватил право, принадлежавшее вам. Перчатка лежала у ваших ног — ergo{64}, вам одному принадлежало право поднять ее и вернуть владелице… Да вот, обернитесь, и вы увидите, как в конце галереи Коменж показывает на вас пальцем и издевается над вами.