Хроники Бальтазара
Шрифт:
И сейчас ему хотелось, чтобы эти мгновения длились вечно. Его покрывали пылкими поцелуями, как божество. Лобызали, как главного красавца города. Окружали вниманием и заботой, словно праздничного идола, приглашённого на мирской пир в свою честь в обличии смертного. И Бальтазара абсолютно не волновало, что где-то там, в других комнатах, происходит то же самое или хотя бы нечто подобное. Как не интересовало и творящееся этажом ниже: новые гости, другие куртизанки, очередной вышвырнутый дворф или всё тот же, вернувшийся, дабы устроить дебош…
Для него существовала только эта комната и эти девчонки, которых он самолично выбрал. Или же это были рекомендации хозяина борделя, того типа в красной бандане. И тот ему внушил эту мысль.
Как неуёмные умелые наездницы, жрицы любви по очереди седлали его, ублажая своим извивающимся телом, словно по навету Ильдара пытаясь напомнить ему о просьбе насчёт змей. Но на все порождавшиеся ассоциации Бальтазар не поддавался, а старался наслаждаться моментом. Его молодые пальцы мяли упругие девичьи ягодицы, хватали округлую мягкую грудь, скользили по влажным бёдрам и удивительно нежной коже.
Его губы, как и всё тело, ощущали вкус лживых, но приятных поцелуев. Он уже на ощупь мог отличить кто из трёх на нём сладко поёрзывал, ведь все три были разными. Мог даже с закрытыми глазами определить по ощущениям и дыханию, тем более, что наглая «мелкая», с волосами как жемчуг, стырила втихаря несколько виноградин, вкус которых ощущался теперь на её губах и в прикосновениях языка. Мужчина научился различать голоса девиц, но даже не знал их имён. И совершенно не собирался спрашивать. Ни о чём не хотелось думать, никуда не хотелось уходить, и разве что закончившийся на «скелетах» гроздей виноград хоть как-то намекал о прошедшем времени.
– Я принесу ещё, – поцеловав левую щёку, у его уха произнесла смуглая куртизанка.
– Нет, – помотал слегка головой некромант, – не ты. Она, – глянул он на кареглазую молодую девчонку, пока другая с кошачьим зелёным взором скакала сверху на нём в плавных горячих порывах. – У неё задница лучше, – усмехнулся он, желая полюбоваться, как миниатюрная воровка пройдётся перед ним нагишом до двери.
А когда она вернулась с разными фруктами помимо крупного винограда долины, весь круговорот сладострастия закрутился по-новой. Теперь он уже сам после массажа и ласк, набравшись сил, перекусив, опьянев, с разгорячённым молодым сердцем и бурлящей кровью, брал всё под свой контроль, умудряясь смаковать их тела и поочередно, и одновременно, и заставляя их ублажать друг дружку у него на глазах, заводясь ещё больше.
Вязкое клейкое время вокруг будто застывало, переполняясь жаром их дыхания. Комната напоминала больше баню, недаром половину её занимала деревянная кадь в качестве круглой ванны. Никто не смотрел в запотевшие окна, как день сменяется ночью и затем вновь наступает новый багряный рассвет. До красот природы им не было дела, тем более, что любоваться яблоневыми садами, когда плоды их отравлены, уже как-то в полной мере не получилось бы.
Он побывал в них так, как не все мужья бывают с жёнами за десятилетия совместной жизни. А они открывали ему новые грани удовольствия, делясь безудержной фантазией и богатым опытом. Бальтазар всем уделял внимание, слизывал сок спелых плодов с груди и шеи, шлёпал по молодым упругим задницам, пронзал горячо и страстно молодых дев, словно врагов на поле брани, но это было удовольствие совершенно иного рода. Но он точно также ощущал здесь свой триумф и превосходство, что для его гордыни было главным.
Девицы же заигрывали с его роскошными, мягкими как шёлк, волосами, гладили по небритому подбородку, словно им нравилась эта его двухдневная щетина. Куртизанки Яротруска целовали гостя и знойно покусывали губы, переплетали языки, отдаваясь, как желанному супругу, как властному верховному жрецу, поклоняясь его величию и статусу. И он всецело наслаждался этой иллюзией любви, не ведая, да и не желая ничего иного.
Казалось, сквозь жаркое подрагивающее дыхание, под изнывающие оргазмические стоны, колокольным перезвоном отдающиеся в его ушах с каждым новым пиком наслаждений, он мог поработить и поглотить их души прямо так. Но понимал, что их уже давно поглотил сам этот город, доведя до такой жизни. Мелькали мысли, что они уже пусты изнутри, но всё же теплилась какая-то надежда на тонкий весенний лучик, ещё не угасший огонёк внутреннего мира. Что они всё же не куклы, а с ними можно кроме звериных инстинктов ещё и о чём-нибудь поболтать в перерывах между соитием и поеданием фруктов.
Но, как ни извращайся со временем, а остановить его насовсем невозможно. Рано или поздно вся ублажавшая его троица обессилила и уже не могла продолжать, завалившись, кто как сумел. Они ещё ворочались, с губ слетали какие-то звуки, но глаза уже были прикрыты, умоляя об отдыхе. Им хотелось спать и набраться сил, ведь впереди всё это должно было повторяться вновь уже с новыми клиентами: местными и приезжими, знакомыми и неизвестными, ожидаемыми и внезапными, со своими прихотями и предпочтениями.
А ему не спалось. Уже неведомо сколько, а оторваться от реальности так и не получалось. Он решил, что это царица-тьма, вредничая, нарочно изнуряет его в наказание, но от этого Бальтазар решил лишь не спать ей назло. Схватив спелый персик возле опустевшего остова виноградной грозди, дерзким укусом он едва не сломал верхние передние зубы о ребристую косточку: мякоти у плода оказалось куда меньше, чем он рассчитывал.
Можно было и со спящими телами вытворять что угодно. Такие блестящие от пота, пахнущие собой, цветочными маслами, алкоголем, фруктами и им, они были так доступны и послушны, будто куклы. Но он не считал себя девочкой, чтобы в эти куклы играть. Ему было недостаточно их покорности и, может, потому он предпочёл пойти сюда, в живой город, вместо того, чтобы обустраивать с помощью разлагающихся зловонных зомби полуразрушенный замок барона Казира…
Сердце сдавило самым противным чувством на свете. Жалость, та самая едкая гниль, которую он никогда старался не испытывать, вдруг заиграла мелодию своей тягучей плачевной скрипки, словно готовая принести себя в жертву красивая жрица, стоящая на краю отвесного обрыва. Он будто уже расхотел уничтожать Яротруск. А ведь «никакой жалости» – одно из его главных кредо, одна из заповедей, по которым он жил или хотя бы старался.
Бальтазар гнал прочь это чувство, замещая его себялюбием, хоть чем-то другим. Это была гордыня, а не жалость, так говорил он себе. Это ради себя, ради повторения этих удовольствий он хотел бы оставить эту троицу при себе. Не из жалости пощадить и оставить в живых, а взять в вечное рабство. Ну, или хотя бы одну, так, на память. Можно было найти упыря и повелеть обратить кого-то из них в вечную личную вампиршу. Но вдруг он от неё устанет? Однажды царица-тьма, почти заменившая родную истинную мать, убедила его в Касторе, что без красавицы Фелис его мир станет лучше, а сам он сильнее. Снова пронеслись перед глазами восковые маски давно позабытых лиц в мутном калейдоскопе вихря нежеланных воспоминаний…
Чья-то наглая ручонка с полу потянулась к подносу с фруктами на тумбе и случайно опрокинула его по своей неаккуратности, грохотом отвлекая от картин прошлого. Две другие даже не проснулись, лишь поворчали и сменили позы, разлёгшись поудобнее, кто на спине, кто калачиком в позе эмбриона. А некромант знал, кто из всей тройки настолько озорная и неуёмная, что даже, вроде как уснув, нашла время отведать чужого угощения. Ведь это ему, а не им, расплачиваться за всё чеканной монетой.
– Мало тебе всё? – грубым тоном проговорил он, присев возле неё, оглядывая на разлетевшиеся косточки фруктов.