Хроники Червонной Руси
Шрифт:
– Добрая крепость. Никоему ворогу не взять. Глянь, стены каменны. На Руси – редкость, – говорили между собой ехавшие рядом с возком комонные дружинники.
Из камня была сложена и одноглавая церковь, рядом с которой располагался довольно просторный, но деревянный княжеский терем в два яруса. По соседству видны были амбары, гумна, овины, дома бояр с изукрашенными резьбой ставнями волоковых окон, хижины челяди. За пределами стен располагался окольный град с многочисленными избами, топящимися по-чёрному, с окнами, затянутыми бычьим пузырём. Окольный град был обведён высоким, в несколько сажен, заснеженным земляным валом и частоколом.
Тридцатилетний князь Святополк, огромного роста, сухощавый, с узкой чёрной бородой чуть ли не до пупа, темноглазый, с прямым хищным носом, в шапке бобрового меха, обшитой сверху розовой парчой,
Во дворе всюду мелькали копья охраны. Фёдора остановили у врат, велели снять портупею с мечом.
– Так положено. Не знаем, кто ты. Потом вернём оружие, – объяснил ему седоусый варяг со шрамом на щеке.
– Порубежье тут. Литва, чудины 80 балуют. Да и полоцкий князь нам не друг, – добавил другой страж, по всему видать, туровец из дружины Святополка.
– Почто явилась, мать? – Святополк повалился в обитое парчой кресло посреди горницы. – Чай, путь неблизок. Стряслась какая беда?
Тёмные глаза его беспокойно забегали.
Гертруда села напротив него на скамью, вся в чёрных вдовьих одеждах. Сбоку от Святополка расположились двое его ближних людей – свей 81 Фарман, невысокий, коренастый, с широким, выпуклым лбом, и вислоусый худощавый Коницар, сын киевского уличанского старосты. Немногим позже в палату быстрым семенящим шагом вошла жена Святополка, немолодая уже чешская княжна Лута Спитигневна. Низкорослая, она хромала и при ходьбе опиралась на деревянную травчатую трость. Гертруда с явным недовольством уставилась на сноху. Видно, и Лута не испытывала ни малейшей радости при виде свекрови. Скривив кукольное, густо набеленное и нарумяненное личико с носиком уточкой и немного припухлыми губами, она, по сути, повторила вопрос Святополка:
80
Чудины, чудь – здесь: предки совр. эстонцев.
81
Свей – швед.
– Чему обязана видеть тебя, дочь Мешко Гугнивого?
В словах Луты слышалась едкая насмешка. Не случайно вспомнила она отца Гертруды. Некогда чешский король Бржетислав захватил князя Мешко в плен и велел его злодейски оскопить. Давние были дела, но обе женщины о том хорошо помнили.
– Как смеешь оскорблять меня?! – взвилась вмиг Гертруда. – Сын! Вступись за мать! Эта!.. Эта дрянная девчонка нагло насмехается надо мной в твоём доме!
– Как ты меня назвала?! – вспыхнула Лута. – Меня, новгородскую княгиню! Дочь князя Спитигнева 82 ! Внучку принцессы Огивы Уэссекской 83 !
82
Спитигнев Второй – чешский князь, правил в 1055—1061 годах.
83
Огива Уэссекская – англо-саксонская принцесса, была женой чешского князя Болеслава Второго, правил в 967—999 годах.
– Довольно! – злобно прорычал Святополк. – Прекратите! Никто здесь тебя, мать, ничем не обидел! Ты дело молви! Почто приехала в такую даль? Стряслось что? С Ярополком, с племяшами моими?
– Племяши твои, слава Христу, здоровы! – отмолвила Гертруда. – А брат твой…– Она горестно вздохнула. – Державные дела забросил, на одних бояр полагается. Ловы да меды у него на уме, ничего более. Твёрдости никоей нету! А рядом – Ростиславичи, угры! Да и стрый твой, Всеволод, неведомо, как себя поведёт! Брат же твой Пётр-Ярополк меды пивает с прихлебателями едва не кажен день! И дружки еговые – пьянь одна!
Лута неожиданно громко расхохоталась. Гертруда, стиснув в руке посох, едва удержалась от новой вспышки гнева. Желваки заходили у неё по скулам. С ненавистью уставилась княгиня-мать на роскошный наряд снохи. Поверх нижнего долгого, до пят, платья дорогого сукна с золотой оторочкой на дочери Спитигнева была надета свитка бордового бархата с широкими рукавами. Голову княгини покрывал убрус 84 , длинный конец которого опускался на плечо. На шее у неё сверкало монисто, в ушах золотились крупные серьги с камнями-яхонтами, на руках красовались браслеты с густыми вкраплениями розоватого новгородского жемчуга.
84
Убрус – женский головной платок.
Сноха вызывающе ярко одевалась, тогда как Святополк сидел напротив Гертруды в невзрачном старом кафтане с заплатами на локтях.
«Скупой и жадный еси, – подумала с презрением о сыне Гертруда. – Верно, и Луту б, кабы возмог, обрядил в домотканину, да токмо жёнка сия языкастая, себе на уме, своё у неё богатство, своё имение есть. Славянские жёны не убогие, не забитые».
Глотнув воды из поданной слугой чаши, она продолжила:
– Надоела гульба еговая! Терпела, ждала, чаяла, изменится что, да вот не выдержала. К тебе, Святополче, стопы направила. Мыслила, у тя поживу, успокоюсь. Да токмо, гляжу, не ужиться мне с тобою, а особо с супругой твоею. Не любите, не уважаете мать!
– Нечего тебе стенать! – грубовато ответил ей Святополк. – Приехала, что ж, живи. Никто тебя из дома моего не выгонит! Но большего не требуй! Под дудку твою скакать не стану! Давно говорил и сейчас скажу: отринь своё латинство! Стань православной! Как я, твой сын! Как моя княгиня Лута, как князь Всеволод, как те же Ростиславичи! На Руси не приемлют латинскую веру, не признают власть римского папы. Мы – другие! Здесь тебе – не Польша, не Германия!
– Ты говоришь, яко схизматик 85 и еретик! – закричала Гертруда. – Это ваши князья приняли святой крест от ромеев и сами чуть ли не ромеями стали с ихней подлостью и лицемерием! А что Ромея?! Почти всех земель лишили её турки!
85
Схизматик – раскольник. Так католики называли православных.
– Но вера у них истинная, древняя, к старому христианству восходит, без всяких там додумываний и переделок латинских. Вот потому у нас на Руси и приняли её, – спокойно возразил ей сын.
Гертруда устало махнула рукой, не желая более спорить.
– Шла б, отдохнула с дороги, – посоветовал ей Святополк. – Вечером, после побаим с тобою. Вдвоём, с глазу на глаз.
Дворский боярин провёл Гертруду в просторный покой с окнами на Городищенское озеро. Как только легла уставшая княгиня-мать на пуховую перину, так сразу и заснула.
…Вечером, как и предполагалось, состоялся у неё со Святополком обстоятельный разговор.
– Думаешь, мне здесь хорошо, в глуши сей, далече от Киева, от Волыни, от больших дел? – жаловался Святополк. – Да тут я и князь – не князь, а словно наёмник какой, призванный чужое добро сторожить. Торговать могу только через новгородцев, суд вершить – только вместе с людьми от веча. Без веча ни войны не могу начать, ни мира сотворить. Земельные угодья не могу купить ни для себя, ни для жены. Посадника в пригороды – Русу, Плесков, сюда, в Изборск, тоже не могу назначить. Вече его ставит. В любой другой волости князь – господин, а здесь господин – Новгород, его бояре, купцы, вятшие 86 люди! Что, думаешь, живу я здесь, в Изборске, целую зиму? И супругу сюда привёз, и часть дружины, и челядь. Оно, конечно, стенами вон каменными град обнёс. Дело нужное. Но там, в Новом городе, на Ярославовом дворище, сидеть – яко в котле кипящем. Вечные споры, вечные встани, шум, крики. То не так, другое не этак! И каждый голодранец на вече голос свой имеет! И мне, князю, указывает, как быть! Экий позор! И приходится терпеть, стоять там на степени 87 посреди площади Торговой и слушать.
86
Вятший – знатный.
87
Степень – помост, возвышение.