Хроники Эллизора. Трилогия
Шрифт:
По окаменевшему лицу Леонарда было видно, с каким большим трудом даётся ему эта вынужденная ложь.
– - Видишь ли, дорогой Леонард, -- усмехнулся Анасис, -- лучше бы тебе придумать другую версию. Дело в том, что наш друг и твой сосед Александр по долгу службы как раз заезжал к твоему Луке. Его жена вполне здорова, а Оззи и Белла у него не появлялись. Вот Александр и интересуется, где же на самом деле его дочь?
Леонард не сразу нашёлся, что ответить. С явной болью он посмотрел прямо в глаза Александру и сказал:
– - Прости меня, друг, но это не моя тайна. Постарайся понять. С твоей дочерью
И не произнеся более ни слова, Леонард покинул чайный дворик Высшего Совета Эллизора.
Вечер тот в столице клана выдался на удивление тихим и спокойным. Густая багровая полоса заката легла на чистое осеннее небо, сумерки обещали лёгкую прохладу, мухи сошли вместе с летней жарой, а комаров в том году почти не было. Леонард шёл немноголюдными улицами Эллизора, но, несмотря на окружающий покой, в душе его не утихала буря. Он ненавидел Анасиса и всех, кто близок ему. Действительно, они стоили справедливой ненависти. Это очевидно! Они достойны её, как дикий пёс, осмелившийся броситься на человека, достоин смерти. А они таковы, потому что подменили суть Закона его буквой и постоянно пытаются использовать Закон в своих корыстных целях. Мало того, Леонард догадывался, как далеко могли зайти эти люди в своих манипуляциях с Законом, но у него не было прямых доказательств.
Ладно, он долго терпел... но, как видно, напрасно! Им всё мало! Теперь Анасис покусился на Оззи и Чужестранца! Интересно... Леонард даже остановился посреди неширокой улицы. Справа, за старой покосившейся оградой мерцали керосиновые фонари амбулатории Совета, слева -- начиналась аллея Героев Эллизора, засаженная ровными рядами белоствольных берёз. Но Леонард не видел ничего этого: его вдруг поразила мысль, что Чужестранец стал для него уже полностью своим, хотя он ничего толком о нём не знает, даже ни разу не говорил с ним, не мог ни о чём спросить... И вот, безусловно, Чужестранец свой, родной, тогда как Анасис -- враг. И в этом нет никаких сомнений! Что же за сила таится в Чужестранце, если сердце Леонарда так легко приняло его? И Оззи, любимый младший сын, сразу бросился ему на помощь... А ведь у Оззи, не смотря на его горячность, обострённое чувство добра и зла.
Леонард вдруг вспомнил, как в один довольно жаркий день он учил сына лазить по деревьям.
– - Представь себе, -- говорил он Оззи, -- что под тобой не метр, не два, а сотня-другая матров, что ты над пропастью.
– - Нет! Не хочу!!! Мне страшно!
– - Сынок! Страх нападает на всех, но его нужно преодолевать! Пусть даже он останется, но будет маленьким, с горошину! А если дать страху расти, тогда он займет всё сердце, станет твоим хозяином и погубит тебя!
Пока Леонард говорил это, в зарослях по соседству раздался шорох и приглушенный рык. Леонард обернулся, но не успел выхватить из ножен старый морской кортик, как на него стремительно набросился дикий пёс -- огромный, рыжий, тяжёлый. Он сбил Леонарда с ног и навалился сверху всей тушей.
Тщетно пытался Леонард выхватить из ножен клинок: пальцы царапали рукоять, но для лезвия не было свободного хода, а клыки зверя были уже возле самого горла.
Сверху, с ветвей дерева, на чудовищного пса молча прыгнул Оззи. Он выхватил из маленьких ножен острый кинжал и стремительно погрузил его в рыжую шею осмелившейся напасть твари.
Некоторое время спустя отец и сын вместе стояли над трупом дикой собаки. Кровь на солнце быстро спеклась и казалась чёрной на фоне зелёной травы.
– - А ты, молодец, парень, -- сказал тогда Леонард, обнимая сына за плечи.
– - Ты у меня храбрец!
Оззи с удивлением посмотрел на отца:
– - Отец, а разве я мог поступить как-то иначе?
Леонард очнулся от задумчивости уже возле своего дома. Солнце село, сгустились сумерки, и свежесть наступающей ночи обволакивала всё вокруг. Мир и безмятежность царили над Эллизором, как будто не было Последней мировой и клановых войн, невероятно трудных послевоенных лет и нашествия обров. Казалось, так и будет теперь ещё долгие, долгие годы, а может быть, и целые века: мир и безопасность, некое подобие комфорта, аромат ржаного кофе, керосиновое, а то и генераторное электрическое освещёние и достаточный, чтобы не думать, как прокормить детей, продуктовый паек...
Но Леонард знал, что так не может продолжаться всегда. И на то есть много причин.
"Нет, я не отдам им Оззи!
– - подумал он.
– - И Чужестранца не отдам! Костьми лягу, и они сами обо всём этом пожалеют!" И почему-то неожиданно для самого себя произнёс: "О, Чужестранец! Помоги Оззи, помоги моему сыну, не оставь его!"
И лёгкая крылатая тень пронеслась в ответ над домом Леонарда в Эллизоре.
ГЛАВА ОДИНАДЦАТАЯ
ОЗЗИ НА КРАЮ ГИБЕЛИ
Оззи висел ниже края обрыва, ухватившись за ветви причудливого кустарника, что рос на небольшом выступе. Возможно, что за куст он и уцепился чудом, но теперь его силы заканчивались.
Где-то в плотных сумерках тонули три вершины, скрывающие долину с целебным источником. Крупные яркие звёзды, какие бывают в горах ранней осенью, проступили над отчаянно сопротивлявшимся гибели Оззи, но чем небесные светила могли помочь попавшему в непростой переплёт юноше? Оззи был в отчаянии, но не столько из-за опасности для своей жизни, сколько из-за Беллы, лежавшей чуть выше, поперёк горной тропы.
"Она не должна умереть!
– - словно молитву шептал он.
– - Белла не должна умереть! Только я могу помочь ей!"
Наверное, если кто-нибудь в эти минуты сказал Оззи, что ему стоит только разжать руки, и Белла немедленно исцелится, он с радостью сделал бы это и с облегчением рухнул бы на острые камни. Собственная гибель, поджидавшая внизу, уже не пугала его, но ужасала неотвратимость другой смерти -- Беллы, которая непременно последует за его падением. Оззи ранее и представить не мог, что возможно такое крайнее отчаяние -- не за себя, а за другого, любимого человека.
Однако положение его усугублялось: силы были на исходе, кроме ветвей, не на что было опереться, чтобы преодолеть край обрыва, а подтянуться никак не получалось.
Было уже за полночь, но Деора продолжала возиться со Скунсом. В свете лампад и свечей картина эта внушала Якову какой-то благоговейный ужас, словно он наблюдал не просто за обработкой раны мутанта, а за настоящим священнодействием. Мамаша и впрямь очень старалась. Закончив, она ласково заговорила с крысой -- так ласково, как уже давно не говорила даже с собственным сыном.