Хроники Каторги: Цой жив

Угрожающе затрубил горн, предвещая начало боя.

Шестеро из семи человек Ямы Баззарра отдадут жизни во благо Дома и на потеху жадной до зрелищ толпе. Над Ямой вознесется только один.

Глухо застучали барабаны, вскричали люди, подбадривая себя и бойцов. Другие - и таких становилось все больше, - молча смотрели с осуждающей печалью в глазах.

Цой крепко ухватился за прутья клетки, в которой его спускали к Яме. Лязг

цепей и нарастающий людской ор - несменная песнь арены.

Бруты Домов в клетках нависли над Ямой метрах в десяти. Двое выкрашены в желтый - что-то не поделили. Другой - не брут; он позорно вымазан в красный, он предал Дом, предал каторжан во благо себе, он виноват и будет наказан. Глаза рыскали спасенья, а оно поджидало внизу. Гомонящая толпа обескуражила, он не держался за решетку. Сырой, бедолага, не знал, что в любой момент сбросят вниз. Пережившие падение будут биться за собственную жизнь и свой Дом. Выживший восславит его и поймет: время умирать не пришло. Выживший получит пайки за одержанную победу, а кто-то из толпы выиграет паек только за то, что угадал, кто из бойцов погибнет от удара о землю.

Клетки со скрежетом остановили над Ямой метрах в пяти и она, подобно пасти морского чудовища, была готова сожрать их.

Все смолкли в предвкушении.

И только брутов бросили вниз, толпа взвыла и закричала. Железные кубы рухнули; один из них упал совсем рядом с клеткой Цоя, он мог дотянуться и без промедления просунул руку. Обхватил противника за голову и несколько раз ударил лбом о ржавую решетину. Брызнула кровь, боец вскрикнул и Цой, сжав брута за затылок и челюсть, свернул ему шею.

Толпа неистово взревела, возрадовавшись первой смерти. Воля брута исполнена. Еще несколько убийств и они снова начнут скандировать имя победителя.

Оставшиеся пятеро в набедренных повязках торопились покинуть клетки, а Цой не спешил. Глубоко вдохнул и задержал дыхание. Знал, что толпа начнет кидаться пыльцой дурума, вызывающей жуткие галлюцинации и неконтролируемые вспышки ярости. Каторжане ждали Яму слишком долго и хорошо подготовились.

Так оно и вышло.

В Яму, ударяясь о торчащие из земли обшарпанные бетонные глыбы, полетели мешочки. Лопались от столкновения, разлетались в воздухе ярко-красной и оранжевой дымкой; ярко-красная пыльца особенно опасна и сильна.

Цой не дышал, оставался в клетке и ждал, пока осядет пыльца, стараясь не выпускать бойцов из виду. Увидел, как один угодил в токсичное облако и опрометчиво втянул алую тучку в себя. Глаза мигом покраснели, и взгляд тотчас переменился; стал бешенным, лишенным всякого сознания, а движения - дергаными и резкими. Цой не знал, какими тот несчастный видел его и остальных, но судя по крику - галлюцинации нахлынули ужасающими образами. Брут, в порыве ярости, набросился на другого и с невероятной скоростью принялся лупить со всей силы руками и ногами, а когда повалил, вцепился пальцами в рот, стараясь разорвать, но убил, ударив подвернувшимся под руку булыжником.

И снова пролилась кровь, и снова над Ямой пронесся восторженный крик. Мелодия, отбиваемая по черным цилиндрам, стала агрессивнее.

Двое

других, те, чьи тела окрашены желтым, позабыв о споре и распрях, напали на одурманенного пыльцой. Один колотил железным прутом, оторванным от ржавой клетки, а другой бросился под ноги, стараясь повалить. И пока они, занятые убиением, отвлеклись, Цой незаметно выскользнул из клетки и подхватил уцелевший мешочек пыльцы. Мазнул немного на пальцы, натер десны и сглотнул, смочив накопленной слюной. Выбранного недостаточно для появления галлюцинаций, но с лихвой хватило на придание организму сил, позволивших со звериной ловкостью подскочить к двум бойцам, убивавшим третьего и размозжить их головы, столкнув лбами.

Толпа ликовала с неутолимой жаждой.

Цой ловко схватил железный прут, подкинул и заостренной частью направил в одурманенного пыльцой бойца. Тот ворочался на земле, кричал и дергался, как умалишенный, отмахиваясь от воображаемых чудовищ. Вдохнул слишком много токсина. Избавить от мучений могла только смерть. Цой без тени сомнений подарил ее сбрендившему бруту, одним отточенным движением вонзив железяку прямиком в башку; тот не успел понять, что умер.

Под рев восторженных зрителей Цой оглядывал Яму, и увидел в одной из клеток каторжанина, вымазанного в красный. Виновный. Яма его приговор, а Цой - палач.

Падение не убило его, но потрепало изрядно. Он стонал от боли в сломанных руке и ноге. Цой направился к виновному, и по мере приближения волнение в толпе нарастало; глухой, ритмичный топот усиливался, но сердце упавшего билось сильнее.

Тумб-тумб-тумб - Цой подходил все ближе - тумб-тумб-тумб - едва ли не вырвал дверцу клетки, выволок кряхтящего от боли виноватого на середину Ямы и взглядом обратился к каторжанам за решением.

В воцарившейся на мгновение тишине каждый присутствующий услышал хриплое дыхание страдальца, а затем его непрекращающиеся стоны.

– Жии-и-изнь!
– донеслось откуда-то с трибун, окружавших Яму.

– Пусть живет!
– вяло выкрикнул кто-то.

– Жии-и-изнь! Жии-иии-изнь! Жии-иииии-изнь!
– подхватила толпа уже сильнее, посчитав, что виновный сполна получил за проступок.

Цой угрюмо глянул на лежащего в сырой земле мужика. Он тяжело и сипло дышал, может, повредил легкое. Рука сломана, возможно, в нескольких местах. Переломанная кость почти торчала из ноги, обеляя смуглую кожу - еще немного и разорвет.

Цой опустился над лежащим каторжанином. Коленом придавил ему шею. Сдавил сильнее и тот задохнулся. Решил, что лучше бруту умереть так, чем позже в муках и агонии. Бесценные лекарства уже не спасут и его оставят помирать.

Толпа на мгновение стихла, услышав последний выдох лежащего под Цоем брута, а когда тот скончался, взревела и скандировала имя:

«Цой! Цой! Цой!» - неугомонным эхом нависло над Ямой.

Поднялся, бросив в воздух жилистые руки. На грубом ястребином лице, вспотевшем и грязном, появилась еще более грубая, но все же улыбка. Цой купался в овациях толпы, благодарил, но в действительности, нехотя следовал некоему этикету Ямы.