Хроники ЛИАПа или Сказки о потерянном времени
Шрифт:
Дело банальное, мало ли о чем мужики между собой от безделья болтают, и к факту сообщенному отнеслось большинство вполне равнодушно: много, дескать, на свете очевидного-невероятного. Но на беду, случился в бригаде студент-зануда. В каждой студенческой группе имеются один-два таких организма, [3] глядя на которых, преподаватели жутко ностальгируют по добротным, вымоченным в соленой воде розгам и по рассыпанному в углу сушеному гороху. Всё-то они, зануды, знают, обо всем спорят, ничего на веру не принимают.
3
Появление подобных индивидов в любой группе обучаемых – закономерность непреложная и очевидная. Даже у Христа, тот еще был препод, не чета нынешним, нашелся свой Фома неверующий…
И начинает этот организм, по обыкновению, жарко спорить с бригадиром, не может, дескать, такого никогда быть. Бригадиру спорить не хочется, ему и так жарко, и он лениво посылает зануду подальше, мол я знаю точно, а ты салага, моря не видел, службы не знаешь, не мешай расслабляться. Чем еще больше зануду распаляет. Подойдя к бочке, ощупывает этот Фома упомянутое отверстие, засунув при этом другую руку в штаны, и, возвратившись, предлагает бригадиру пари на бутылку водки, утверждая, что проделает пресловутое действо и даже повторит на бис. Бригадир его, естественно, снова посылает, начиная слегка злится. Не нужно ему это пари, не нужна ему эта водка, и уж совсем не нужен травматизм на производстве. Зануда возбуждается до полного неприличия, ставка пари растет, на бригадира сыплются упреки в жадности, трусливости, лживости и некомпетентности. Когда ставка доходит до четырех бутылок, стоящих, кстати, в четыре раза дороже, чем на материке, взбешенный занудой бригадир соглашается.
Бочка быстренько откатывается от сторонних глаз в дальний угол объекта, за забор, и устанавливается вертикально, отверстием вверх. Бригадир призывает всех в свидетели, что опыт совершается вполне добровольно и вопреки его, бригадира, предупреждениям, условия пари ещё раз подтверждаются, и зануда с приспущенными штанами горным орлом вспархивает на вершину бочки. Поёрзал, устраиваясь, и – Алле гоп! – полдела сделано. Алле гоп! – черт, что за дела, зануда чуть склоняется на бок, шарит рукой под седалищем и снова делает слабую попытку приподняться. А бригадиру явно наплевать на водку, он свой кайф ловит, глядя, как на лице доставшего его салаги нарастает дикая смесь непонимания, недоверия, уязвленной гордости и тихого ужаса…
А фокус тут в следующем, объясню на примере, мало ли какой дурак эти строчки прочитает и мало ли что из прочтения этого получиться. Возьмите, к примеру, два не слишком больших арбуза, положите в достаточно просторный мешок и попробуйте опустить, допустим, в баскетбольное кольцо. Туда они пройдут легко и свободно, один арбуз всегда ближе к центру отверстия и опуститься первым, второй за ним, а вот обратно они пытаются выйти одновременно, давят боками друг на друга и на стенки кольца, вытащить, не раздавив, невозможно. Простенькая такая, в общем, механика…
Устав от созерцания бесплодных потуг посрамленного зануды, бригадир смотрит на часы и буднично объявляет, что пора бригаде топать на обед в столовую, и если коллега желает составить им компанию, он может предоставить в его распоряжение свой карманный ножик; а если все-таки будет пытаться выиграть пари, то котлету и компот они ему из столовой доставят. Натрудивший в борьбе с коварным отверстием бесценное своё имущество зануда начинает нецензурно требовать немедленного освобождения. Его поддерживают свидетели: мол, пари бригадиром явно выиграно, открой, в чем фокус, освободи проигравшего и пошли обедать. Бригадир объясняет вышеупомянутую механику, только более грубо, и говорит, что не знает способов освобождения, кроме хирургических. Всё, приплыли. Ребята, где телефон, пора звонить 911.
Всем известно, как много стояло в нашей стране памятников В.И. Ленину. Но мало кто представляет, какая строгая дисциплина и иерархия царила в этой гигантской армии бронзовых, чугунных, каменных и бетонных Ильичей. Размеры вождя и материал, наличие кепки и броневика очень строго определялись местом его установки. Даже если какой-либо уездный Заплюевск имел и желание и средства для установки десятиметрового бронзового вождя на высоченном гранитном постаменте, никто из вышестоящего начальства такую установку не разрешил-бы, ибо полагались чугунные и бронзовые монстры лишь столицам союзных республик и крупным областным центрам, а вы, заплюевцы, получите себе Ильича гипсового, покрашенного, в натуральную величину, на скромном бетонном постаменте.
И стояла по городам и весям нерушимого Союза разнокалиберная лысая рать, каждый на своем месте, согласно чину и званию. Голуби, впрочем, гадили на всех одинаково, глупые птицы, никакого классового сознания…
А вот у жителей Пармы своего Ильича не было. Вообще. Никакого. Даже гипсовой головы, водруженной на бетонную стеллу, как вечная память профессору Доуэлю, не было. Не полагалось. Ведь Парма не являлась самостоятельной административной единицей, а считалась частью Усинска, хотя никак с ним не граничила, находясь в двенадцати километрах, и по количеству жителей была немногим меньше, а по занимаемой площади так даже и больше, за счет широко раскинувшихся одноэтажных балков и бараков.
Последствия этой подчиненности были для пармцев (пармчан?) весьма плачевными. Весь, к примеру, северный завоз оседал в усинском ОРСе, постепенно перекочевывая в усинские же магазины; за любой малозначительной бюрократической бумажкой приходилось тащиться опять же в Усинск, при отсутствии рейсового транспорта и т. д. и т. п. Начальство пармских предприятий тоже активно стремилось к самостийности – дураку ведь ясно, кому в первую очередь доставались выделяемые на Усинск лимиты, фонды, резервы, награды и премии. И вели эти сепаратисты-начальнички тихую, но яростную закулисную борьбу в стольном городе Сыктывкаре за превращение Пармы в самостоятельный поселок городского типа, а там, чем черт не шутит, и в город… Борьба эта, похоже, потихоньку двигалась к победному финалу. По крайней мере, недавно сгоревшее здание архива усинского суда, непонятно почему с давних пор расположенное в Парме, отстроено было заново гораздо большей площади, и на два этажа стало выше, и фронтон украсился хоть пока и пустующим, но всё же флагштоком, и грязную некогда лужайку перед зданием вымостили плитами с возвышением посередине.
Сиё возвышение предполагалось украсить, естественно, монументом В.И.Ленину, как символом обретенного суверенитета. Поэтому неудивительно, что когда в три часа одного прекрасного дня по Парме пролетел слух, что памятник уже доставили и уже везут устанавливать, на главную улицу высыпала немалая толпа желающих поиметь Ильича жителей.
Действительность не обманула великих ожиданий. По улице очень медленно, осторожно, едет пятитонный ЗИЛок, можно даже сказать ползет, а не едет. В кузове пятеро стройотрядовцев в спецовках осторожно придерживают с пяти сторон закутанный в брезент предмет, в котором без труда угадывается водруженная на постамент фигура. Следом за машиной идут, о чем то переговариваясь, еще десятка полтора студентов. Набежавшие зеваки пристраиваются вслед колонне, растянувшись еще на сотню метров. Настроение у всех самое радужное, разговоры веселые: собирающаяся через неделю расписаться парочка планирует уже возложение цветов к вождю и учителю; молодая мамаша радостно предрекает открытие в Парме еще до зимы своей поликлиники (повозите-ка больное чадо в минус сорок пять к врачу на попутке!); какой-то глазастый пацан клянется, что видит в прорехе брезента знаменитый ильичев поношенный ботинок…
Неизвестно, до каких еще высот воспарила бы пармская фантазия, но тут колесо грузовика угодило в довольно глубокую выбоину на дороге, и кузов встряхнуло. Монумент незамедлительно издал пронзительный вопль и задергался под брезентовыми складками… Публика замерла и оцепенела, потрясенная внезапным оживлением, а злонравная статуя, добавляя впечатления, разразилась длинной и несвязной матерной тирадой. Ерунда эти ваши шаги командора, господа классики…
Но любой шок когда-то проходит, и до участников шествия начинает доходить суть гнусного розыгрыша. Жизнь приполярная трудна, без чувства юмора пропадешь. Пармцы уважали шутки, розыгрыши, приколы, но здесь смеялись над святым и выстраданным, и мужская половина процессии, темнея лицом и сжимая кулаки, надвинулась на студентов.