Хроники ЛИАПа или Сказки о потерянном времени
Шрифт:
Но главное не это.
Уже между первым и вторым этажом Миша, прижатый к ней теснотой узкой кабины, при том же тусклом освещении, вдыхая полной грудью аромат смеси дешевых духов и пота, почувствовал позабытое ощущение сильнейшего возбуждения.
Терять момент было нельзя.
Что он пытался объяснить удивленной соседке перед тем, как надавить “стоп”, Миша потом так и не вспомнил. Но особого понимания не встретил. Может, у нее критические дни приближались. Может, оскорбило обращение “Наташа” – на самом деле она была Светой. А может, просто перегорел интерес к этому мальчику. Но Миша был неимоверно напорист, откуда что взялось. Шел на приступ неудержимо, как суворовские чудо-богатыри на стены Измаила. Бывают у тихонь такие прорывы.
Стремительный натиск чудо-богатыря в конце концов сломил первоначальное сопротивление. Молодая еще женщина (четвертый год в разводе без постоянного партнера) не устояла. Правда, чудо-любовником ликующий Миша себя не показал, закончив так же стремительно, как и начал. Наташа-Света почувствовала разочарование с преизрядной долей злости…
А теперь пора вспомнить одного мимолетного персонажа этой истории.
Одинокую бабульку – божьего одуванчика, нажатием тревожной кнопки закрутившей юридическую интригу. Этот одуванчик разводил в своей однокомнатной кошек. Развелось их на горе соседей аж двадцать с лишним голов. И вот в тот самый день одна из них сдуру взгромоздилась на дерево, где и застряла на тонкой ветке – ни вперед, ни назад. Злые на кошатницу соседи все призывы старушки о помощи проигнорировали. Так она снова давай давить на ту самую кнопку. У нее это уже в дурную привычку вошло, по поводу и без повода.
Такая старушкина манера вызывала глухую неприязнь к ней у личного состава батальона вневедомственной охраны. Им и так часто впустую гонятся приходиться – то замкнет какой проводок, то рассеянный жилец, вернувшийся в квартиру, забудет сигнализацию выключить.
Однако поехали.
Дежурила не та смена, что изловила разбушевавшегося доцента. Но кое-что про историю, случившуюся в этом подъезде два месяца назад, парни слышали. По крайней мере слова “лифт”, “маньяк”, “изнасилование” в памяти у них сохранились. Поэтому, когда из двери застрявшего было лифта появился слегка смущенный, но торжествующий Миша, а вслед ему пронесся злобный женский крик: “Я тебя посажу за изнасилование, подонок!” – реакция наряда была мгновенной и однозначной.
Замели обоих, а заодно прихватили и божьего одуванчика. Пусть помурыжится свидетелем, не будет кнопки без нужды тискать…
Через два дня доцента выпустили под подписку, а через неделю дело прекратили. Миша, страшась статьи за содеянное, с краской на лице сознался в той плачевно кончившейся игре. Юля тоже подкорректировала показания, поверив обещаниям Красницкого. И он не обманул, после беседы с адвокатом Света объявила свой крик в лифте шуткой…
Сан Саныч вернулся из СИЗО совершенно другим человеком. Похудел, черты лица стали резче, исчезли брюшко и сутулость. Очки снял, поставил контактные линзы; записался (в сорок пять-то лет!) в школу русского рукопашного боя; носил в подплечной кобуре купленный на рынке незарегестрированный газовый пистолет, заряженный дробовыми патронами…
Знакомые порой его не узнавали: совсем другая походка и все движения, голос и манера речи – все как-то суше, резче и отрывистей. И взгляд какой-то очень колючий. Однажды этот интеллигент, не задумываясь даже о помощи стражей порядка, жестоко отделал двух приставших в подворотне хулиганов…
Позднее поговаривали, что он женился на двадцатилетней студентке и в сумятице начала девяностых бросил к чертям науку, ударившись в большой бизнес, причем успешно. Может, все так оно и было…
А Юля с Мишей не развелась, как пророчили иные ее подружки. Но из дома того сменялись, подальше от сексапильных соседок и буйных доцентов. Жильцы их нового подъезда очень ругаются на часто застревающий вечерами лифт…
Эпилог
Последний романтик, или Десять лет спустя
Ностальгия…
Опять зима, и опять я в институте. Но все не то и все не так….
Нет ни сессии, ни деканата, ни былых подружек… Да и сам институт другой – “СевЗапГеология”. И вообще, прошло десять лет… Девяносто пятый год на дворе.
Сменилась вывеска на ЛИАПе, теперь он вроде как университет. Аэрокосмический. И город теперь по-другому зовется, и страны той нет, и люди все вокруг другие…
Так вот, “СевЗапГеология”… Серое громадное здание на берегу речки Смоленки.
Я там, конечно, не учился, поскольку институт был научно-исследовательский. Я там работал. Не по геологической линии, но в одной из многочисленных фирм, арендующих площади института. Помотала жизнь, пошвыряла, – да и выбросила на тихий берег: не сошка мелкая – начальник отдела, и подчиненные по имени-отчеству, и деньги неплохие платят… Да только отчего-то с каждым днем все тоскливее было переступать порог двери, украшенной вывеской «СевЗапГеология»…
Вывеска осталась, но сама геология, как наука и практика, похоже, исчезла вместе со страной, просторы которой некогда бороздили бородатые люди в ветровках и энцефалитках… И бородачи эти куда-то исчезли вместе со своими шурфами, кострами, палатками, гитарами, вездеходами и геологическими молотками… Сгинули в дебрях не то тайги, не то рыночной экономики.
Об исчезнувших романтиках напоминало лишь название института да выставка былых побед в его просторном холле: огромное количество образцов минералов, фотографии разведанных месторождений, парадные портреты академиков. Корифеи геологии из своих позолоченных рам весьма недоброжелательно поглядывали (особенно ехидно щурился академик Ферсман) на шустрых молодых людей, часто суетящихся возле проходной, – то принимающих, то отпускающих какие-то коробки с иностранными надписями.
Ребята эти щеголяли не бородами и не пропахшими дымом костров свитерами, – напротив, все у них было ком иль фо: аккуратнейшие стрижки, наглаженнейшие костюмы и абсолютно стильные галстучки.
Почему-то они все походили друг на друга до одури, как яйца из одного инкубатора, – недаром у каждого на груди бэйджик с фамилией. Слегка отличались лишь степенью крутизны: когда из-под чьей-то отглаженной полы раздавался противный писк, то самые крутые мальчики доставали сотовые телефоны, мгновенно делая серьезное и умное лицо и переходя на рубленные фразы; мальчики, так сказать, “в мешочек” начинали, наморщив лоб, изучать сообщения пейджеров; ну а мальчики “всмятку”, порывшись по карманам, с виноватой улыбкой извлекали проголодавшегося или обделавшегося тамагочи. Статусной вещью был в девяносто пятом мобильник, не каждому по карману…
И вот что произошло в этом самом холле этой самой «СевЗапГеологии». Вроде мелочь, но отчего-то ставшая для меня важным рубежом… Итак:
В один из дней, мирно спускаясь по лестнице в рассуждении выйти пообедать, я вдруг узрел невиданное доселе в этих стенах зрелище: в институт входил крайне колоритный персонаж.
На высокие, до колен, резиновые сапоги персонажа опускались полы всепогодного брезентового плаща, тоже видавшего, без сомнения, всевозможные виды; из натянутого по случаю непогоды капюшона виднелась только роскошная лопатообразная седая борода, чем-то напоминая аналогичное украшение упомянутых выше академиков. За спиной пришельца виднелся огромный станковый рюкзак-”ермак”, но не тот односезонный, сшитый из яркого капрона «ермак», какими заполонились ныне спортивные магазины, – добротное, старых времен, сооружение из брезента, когда-то защитного цвета, но изрядно побелевшее от времени, дождя и солнца.