Хроники мёртвого моря
Шрифт:
Очнулся я в кромешной тьме и ещё долго лежал, с трудом соображая, где нахожусь. Потом вспомнил. Нащупал негнущимися пальцами в нагрудном кармане гимнастерки раздавленный коробок спичек и с третьей попытки добыл огонь. При слабом, колеблющемся свете я осмотрелся вокруг себя. В трех метрах от себя, я увидел лежащего ничком лейтенанта. Догоревшая до конца спичка угасла. Собрав остатки воли в кулак, я пополз к нему. После мучительных усилий, нащупав сначала его ногу, а затем и голову, я как мог, постарался привести его в чувство. Через некоторое время, он начал подавать признаки жизни и вскоре со стоном перевернулся на спину. Я запалил новую спичку и в её колеблющемся свете мы осмотрели друг друга. Сам я себя конечно не видел, но по выражению Диминого лица, я понял, что людей в гораздо лучшем состоянии, давно уже отнесли на погост. Но мы были еще живы.
– Где это мы? – усталым голосом спросил Дима, безуспешно пытаясь сесть.
– В туннеле сидим.
– А почему так темно?
– Наверное вход обрушился.
– А как же наш грузовик?
– Боюсь, от него мало что осталось! Во всяком случае он вряд ли он теперь на ходу.
– Давай, Серега, выбираться отсюда поскорее, – прошептал Дмитрий, – иначе нам конец. Никто же не знает, куда мы поехали.
– Тогда попробуй подняться, Дим, – принялся я поднимать его.
Поддерживая и подпихивая друг друга, мы кое-как встали на ноги и, держась за стенку тоннеля начали долгий путь наружу. Дальнейшие события я вспоминаю с трудом. Ощущение реальности, видимо, посещало меня уже с перерывами, а мое измочаленное тело двигалось чисто рефлекторно. К вечеру нам удалось добраться до какой-то мелкой речки. Я вспоминаю, что очнувшись в какой-то момент ощутил, как Дима тянет меня за ремень к воде, а мои руки волочатся за мной словно рыбьи хвосты. Еще помню момент, когда мы обнявшись и поддерживая друг друга, карабкались по поросшему густой травой косогору, хотя куда и зачем мы лезли, не имею ни малейшего понятия. Нашли нас, видимо, только на следующий день, еле-еле подающими признаки жизни. Здесь в моей памяти наблюдается полный провал. Только где-то через неделю я очнулся в госпитальной палате от громких слов стоящих вокруг моей койки людей в белых халатах. Один из них, мне запомнились его слова, рапортовал другому постарше.
– Сильная степень лучевого поражения, товарищ майор, обширный некроз тканей по всему телу и ярко выраженная дистрофия.
– Это они о ком говорят такое страшное? – подумал я, силясь разлепить опухшие веки. Но когда же мне удалось приоткрыть один глаз, я понял, о ком они говорили. Речь шла обо мне.
Дней через десять мне стало лучше, не столько из-за стараний докторов, сколько от пахучего и горчайшего снадобья, которое мне тайком давала пожилая кореянка, работавшая в нашей палате медсестрой. Прекратился бивший меня часами озноб, появился хоть какой-то аппетит и нормальный сон. Через три недели меня выписали, и вот, вчера я получил проездные документы и еду теперь домой. Остались от всего этого только шрамы. Старшина протянул ко мне свои густо иссеченные белыми полосками руки: – Да вот еще что. Он снял китель, встав в проходе купе подтянул к голове новую нательную рубаху и показал мне свою обнаженную спину. Я невольно содрогнулся. Чуть ниже левой лопатки почти во всю спину у старшины алел страшный ожог в виде двух концентрических кругов в центре которых находилась фигура, напоминающая треугольник со скошенными вершинами.
– И где же ты такое украшение заработал? – поинтересовался я, осторожно трогая пальцем рисунок. Мой собеседник одернул рубаху и уселся на полку.
– Мне кажется, это там, в карьере меня наградили. Что удивительно – кожа сзади не слезала и, вообще, я об этом узнал, только когда мылся в бане неделю назад, а раньше ничего такого не было и в помине.
– Странное дело, – пробормотал я, – А как же твой друг, с ним-то что сталось?
Светловолосый старшина насупился и вздохнул.
– Я у всех спрашивал, и в госпитале, и в военкомате. Никто ничего не знал, а может быть и не хотели говорить. Димка меня точно спас, а сам, может быть и до госпиталя не дотянул.
Он вытащил из кармана мятый платок, высморкался и сказал: – Давай, пожалуй, спать, слаб я еще пока.
Проснувшись назавтра часов в десять, я уже не увидел его на полке и спросил хлопотавших вокруг столика двух остальных моих попутчиков.
– Где же тот молчаливый старшина?
– А, это седой-то, – ответил один из них, – так он уже часа два как сошел на какой-то станции. Вроде бы плохо ему стало, даже санитаров вызвать пришлось. Вставай и ты, ефрейтор, скоро станция, харча прикупить надо, вставай скорее.
Ровно через шестнадцать часов двадцать пять минут после того как за его спиной захлопнулась дверь генеральского кабинета, осунувшийся и обросший свежей щетиной майор стоял у другой двери, двери КПП воинской части № 4335. Толкнув её истёртую до белизны ручку и тут же убедившись, что та заперта изнутри, Хромов отступил на шаг и поискал глазами кнопку звонка. Не найдя её просто забарабанил в забитую фанерой фрамугу кулаками. Время было раннее и он стучал довольно долго, прежде чем в помещении послышались шаркающие шаги и чей-то старческий голос осведомился о причине такого шума.
– Откройте, – требовательно крикнул Илья, – пакет из штаба округа.
– Паке-е-т? – удивились из-за двери. Пакеты здесь не принимают!
– А где же принимают? – ещё более грозно рявкнул майор.
– Так это, пожалуй что, со стороны улицы Савченко, – неторопливо ответствовал голос, – там и проезд для машин есть, там и пакеты…
Поняв, что здесь правды он не добьётся, Илья пустился в обход необозримо длинного щедро увешанного колючей проволокой бетонного забора. Улицу Савченко он обнаружил уже минут через пятнадцать, а ещё через десять его служебное удостоверение недоверчиво рассматривал заспанный дневальный на расположенной у главного корпуса проходной. Вернув документ и довольно толково рассказав, как пройти к дежурному по отделению, он предупредительно распахнул двери перед майором и указал пальцем в сторону одиноко горящей лампочки у одного из больничных парадных.
– Вам туда, товарищ майор, где свет горит, и держитесь на дороге правой стороны, слева лужа.
Дежурной по отделению оказалась очень миловидная рыжеволосая дива, в сильно укороченном халатике и с томной походкой ленивой и всеми обласканной кошки. Видимо на неё произвело сильное впечатление внезапное появление посланца из далёкой Москвы и она, даже не спрашивая у него документов, домовито захлопотала вокруг устало рухнувшего в единственное кресло Хромова, предлагая ему то чай с ликёром, то бритвенный прибор, то тёплую воду для умывания. Решив не отказываться ни от чего, Илья начал с чая, усадив рядом с собой за компанию и рыжеволосую.
– Инна Николаевна, – прочитал он изящную бирочку приколотую над левым карманчиком её халатика, – мне хотелось бы, пока есть время, узнать побольше о некоем Стрельцове, лежащем у вас кажется с…э-э, с… какого же года-то?
– Да, да, – защебетала та, – мгновенно поняв о ком идёт речь, – ну конечно, Сергей Юрьевич его зовут. Даже удивительно, что о нём кто-то вспомнил. По документам он у нас числится с восемьдесят первого года. А до этого он ещё где-то лежал, где, сейчас уже и не вспомню. Но, если это срочно, – сделала она робкую попытку приподняться.
Илья ловко удержал её за мягкую податливую руку.
– Не торопитесь Инночка, – устало произнёс он, – с бумагами ещё успеется. Вы мне пока о самом Стрельцове расскажите, желательно поподробнее.
– Хотя я здесь совсем недолго работаю, – кокетливо улыбнулась та, осторожным движением поправляя волосы, – но таких пациентов, как этот, не видела никогда. Он по большей части спит, просто как сурок какой-то, иной раз дня по три, четыре а то и по неделе. Его в палате даже «топтыгиным» прозвали за постоянный сон. Потом вдруг проснётся, сразу куда-то собираться начинает, какого-то Дмитрия всё спрашивает. Мол жив ли он, уцелел ли после какого-то взрыва. А у нас в городке никаких взрывов не было уже лет двадцать. Я ведь здесь и родилась, – ловко уклонилась она от обсуждаемого предмета, а училась в Красноярском медучилище. У нас ещё на курсе…