Хроники Порубежья
Шрифт:
На саму же Веру Махора и помогавшие ему пожилые женщины сначала смотрели настороженно, но через несколько часов, убедившись в её добросовестности и сноровке, отбросили предубеждение.
Вместо коек в этом импровизированном лазарете были застланные соломой повозки, загнанные в амбар. На них по двое, по трое лежали раненные. Погода стояла жаркая, но тут было прохладно. Свет же проходил сквозь дырявую крышу и широкие ворота, которые ради этого, а так же для притока свежего воздуха, держали постоянно открытыми. Привычным лекарям хватало, но человеку, вошедшему
С утра, по-монашески низко повязанная темным платком, Вера тихой тенью сновала между повозками, поднося воду и меняя повязки. Её внимание всецело было отдано раненым, и она не обратила внимания на появление в проеме ворот нескольких человек, тем более, что солнце светившее им в спину, не позволяло разглядеть лица, а только темные силуэты, вокруг которых солнечные лучи сплетались в ослепительный ореол. Впрочем на них никто не обратил внимания, у каждого из раненных хватало родных и близких, которые не оставляли их без попечения и часто навещали.
— Ну, иди, — сказал Иван, подталкивая Саню в спину. — Там она.
Саня вошел в ворота. В прохладном сумраке просторного помещения, словно в музее колесного транспорта, стояли ряды повозок, в которых смутно белели пятна человеческих лиц, над которыми склонялись темные, какие-то бестелесные, фигуры.
Земляной утоптанный пол, усеянный сеном, гасил звук шагов.
— Вера, — негромко позвал Саня. Одна из фигур распрямилась и, словно не касаясь земли, двинулась навстречу ему.
Свое имя, произнесенное знакомым голосом, который, казалось, ей уже никогда не суждено было услышать, пронзило Веру, как удар молнии, она словно окаменела каждой клеткой своего тела, а ноги уже сами несли её навстречу Сане. — Живой!
Они столкнулись с такой силой, что в другое время наверняка бы ушиблись друг от друга, но только не теперь, когда единственное желание было, дотронуться друг до друга, чтобы убедиться в том, что они снова вместе.
Иван, деликатно подсматривающий из-за створки ворот, окончательно уверился, что Таха ошиблась, и эти люди любят друг друга.
— Чего там, Иваныч? — спросил Митька, который, несмотря на определенную грубость своей натуры, не чужд был сентиментальности, в некоторые моменты жизни проявлявшейся как-то по особенному резко.
Вот и теперь, услышав в ответ. — Встретились нормально. Теперь дышат друг на друга. — Митька не захотел вживую увидеть эту восхитительную картину, а постарался запечатлеть её в памяти такой, какой она представилась в этот миг его воображению.
Вера никому в лечебнице не рассказывала о своем горе, но каким-то образом все о нем знали. И теперь взоры и раненных и тех, кто их лечил, были прикованы к сцене счастливой развязки, которая давала надежду на то, что счастье возможно даже в этом обиталище мук и скорби.
— Добрый знак, — сказал ведун Мухора, смачивая водой пылающий лоб безусого десятника, который маялся грудью, навылет пробитой клинком. Десятник еле заметно улыбнулся краем губ, соглашаясь, и, вздрогнув
Воробей появился в лагере только к полудню. И тут же созвал начальных людей.
Военный совет собрался на самом берегу Древицы, под высокой ивой, чьи гибкие ветки, опускаясь почти до самой воды, защищали от палящего солнца.
— Ну, сегодня Войт был посговорчивей, — Воробей, опустившись на землю, прислонился к зеленоватому древесному стволу и вытянул ноги.
— Еще бы, — сказал Лащ. — Король убит. Королевство разбежалось. Городские готфы перекинулись к своему природному князю. Войт теперь гол как сокол. Был наместник да весь вышел.
— Не скажи, — возразил Байда, крутя тонкий ус. — У Войта в Речице людей и без готфов хватает. А вот почему Эльгард к Нетко не подался, это вопрос. Туда и ближе и ратных там, не в пример Речице, больше.
— К Нетко? В Залесье? — усмехнулся Плескач. — Проснись, товарищ. Нетко, где готфа видит, там его и вешает веревкой за шею. Лишь бы, говорит, берез в лесу хватило, а он мол, Нетко, то есть, дело свое знает. Так что, Эльгарду там делать нечего.
— Наговорились? — осведомился Воробей и, видя, что сотники замолчали, продолжил. — По словам Войта выходит так, что у него с Нетко договор есть, чтобы держаться в Речице до последнего. Потому он нас и впустил в город. Воинская сила нужна. Об Эльгарде беспокоиться не стоит, ему деваться некуда, кроме как с нами заодно стоять. А вот Ворошило и Патера мутят воду, думают с буджаками добром поладить.
— На сук обоих, — сказал Ясь.
— Хорошо бы, — согласился Воробей. — Но нельзя. Много таких, которые сами не знают куда им. То ли за Падерой, то ли за нами.
— Само собой, — не стал спорить Ясь. — А как повесим Падеру, то тут уж они быстро сообразят, что, кроме как за нами, пути нет.
Воробей взглянул на своего помощника, видно было, что у него и у самого чешутся руки, вздернуть старшину любовичей и Войтова приказчика на первом суку. — Нельзя, Ясь. Если мы без видимой вины с ними расправимся, то люди решат, что не такая уж наша правда правая. Что она у нас со щербинкой. И плевать бы на то, будь сил побольше. Только сил у нас мало, поприще же предстоит великое. А значит и правда должна быть за нами вся, без изъяна.
Не проронивший до того ни слова, сотник Веретенница сказал. — Так. А повесить всегда успеем.
— Ладно, пусть так, — подал голос Лащ. — Значит, пока Нетко рать собирает, мы должны буджаков на себя принять и держать их сколько можно. А ты подумал, воевода, что будет, если не поспеет Нетко?
— Подумал, — ответил Воробей. — Войт говорит, что брежане клялись сплавиться по Млоче судовой ратью. Ждет их не сегодня завтра на подмогу. Ну, племя сильное. А там видно будет, если мочи не станет, уйдем с ними Млочью в леса. А пока суд да дело, полагаю, надо рвом обвести Речицу, стены поправить, много чего, сами знаете. Это — главное.