Хроники Порубежья
Шрифт:
— Тогда стой и не вякай, — Воробей снова повернулся к Даше. — Выбрала?
— Выбрала.
— Хорошо. Сейчас сделаем так. Ты, — воевода ткнул пальцем в Митьку. — Пойдешь туда. — А ты, князь, — его палец перенацелился на Эльгарда, — в другую сторону. А барышня останется пока что со мной. Сегодня она придет к тому, которого выбрала. Ждите.
— Хороший обычай у твоих дедов, — процедил Митька.
— Какой есть, — ответил воевода. — И еще есть обычай, кто из войска на своего руку поднимет, тому смерть.
Сотники, стоящие спиной воеводы, согласно кивнули.
— Бей! — Митька рванул рубаху на груди.
— В другой
Ближе к вечеру Даша поднялась на борт готфского корабля. Молчаливый воин со шрамом через всё лицо провел её в кормовую надстройку, где в крохотной каюте обитал князь Эльгард Румяный.
— Я пришла посмотреть свой корабль, — сказала Даша.
— Если бы мы встретились раньше, — сказал князь наливая вино в золотые кубки. — Я бы подарил тебе много разных прекрасных подарков. Но теперь этот корабль, все, что осталось от готфского королевства. Владей им и моим сердцем впридачу.
— Это немало, — ответила Даша, складывая в углу лук и колчан со стрелами, и принимая кубок.
Глава двадцать шестая
Ночью готфский скальд Эльвириус, приплывший в Речицу вместе с князем, сложил песню и тут же, по своему обычаю, спел её.
— О чем поем? — осведомился Иван, которому выпал жребий делить с готфом ночную стражу на западном участке стены.
— Эта песня, — охотно ответил Эльвириус, вглядываясь в бездонную черноту неба, — о доблестном готфском князе Эльгарде Румяном. Княжество его погибло, его корабль назывался Ласточка. Невеста, девушка из страны, которой никто не видел, принесла в приданное Эльгарду лук и стрелы. Если случится чудо, то они будут счастливы.
— Чудес не бывает, — сказал Иван.
— Бывают, — ответил Эльвириус. — Я видел немало чудес. Последнее три дня назад, когда созвездие Ковша взошло средь бела дня не с той стороны неба.
— Это? — Иван показал на Большую Медведицу.
— Да.
— Где ты это видел? — трясущийся от возбуждения Иван готов был схватить флегматичного готфа, и трясти его за ноги, держа вниз головой, как Буратино, пока изо рта того не выпадет золотой ключик. Но до этого, к счастью, не дошло.
Эльвириус, хоть и заметно удивленный настойчивостью и волнением собеседника, постарался дать исчерпывающий ответ, рассказав, что видел он это, и не он один, в трех днях пути отсюда, ниже по течению, на левом берегу Млочи. Он припомнил даже, что был там странный холм, с белым откосом и деревья на этом холме были обуглены, как от удара молнии. Звезды виднелись правее этого холма, если смотреть с реки. А запомнил он это потому, что дело было днем, при ярком солнце.
Иван еле досидел до утра, он уже знал коварную особенность всех этих таинственных знаков исчезать в самый неподходящий момент. Поэтому следовало спешить.
Саню найти было не сложно, он ночевал у Веры. Условившись с ними встретиться через час полтора, Иван отправился на поиски Митьки. Поиски затянулись.
В той людской тесноте, которая царила в Речице, легко могли затеряться не то что один человек, но и добрая сотня. Наконец, Ивану повезло. Пробираясь узким проулком, образованным глухими бревенчатыми заборами, он услышал женский визг и глухие удары бубна. И не успел сделать двух шагов, как перед его носом открылась неприметная калитка, и из нее вывалился по пояс голый босой человек с всколоченной головой,
— Эй, ты чего, дядя? — из щели между дверью и косяком смотрело недовольное лицо типичного вышибалы.
Иван подивившись неистребимости этого сословия, которое в целости донесло родимые пятна, накладываемые своей профессией, из седой древности до наших дней, молча надвинул шапку вопрошавшему на глаза и, отодвинув его с дороги, вошел внутрь.
И первым же кого он увидел, когда глаза чуть притерпелись к тусклому свету, был сидевший во главе стола Митька, который при виде Ивана радостно замахал рукой, приглашая присоединиться к пирующим. Ворвавшийся с дубинкой в руке вслед за Иваном вышибала, видя, что гость не совсем не прошенный, решил конфликт не усугублять и вернулся на рабочее место.
— Иваныч, друг! Заходи! — кричал Митька. — У нас тут музыка, все дела. Брага пенная! Люди хорошие. Барышни, как ты любишь, интеллигентные, — Митька широким жестом показал на обнаженную женщину с безумной улыбкой стоящую на столе, — Пляши, родимая! А ты, играй, давай, — Митька пихнул ногой скамью, верхом на которой понурился совершенно пьяный человечек с бубном в руках.
Женщина тряхнула спутанной гривой темных волос и, поводя мокрыми от пота плечами, стала притоптывать босыми пятками, разбрасывая черепки битой посуды.
— Тут еще двое с дудками были, — пояснил Митька. — Очень громко, хорошо играли, да запропастились куда-то.
— Тебя зачем сюда прислали? Генетический фонд портить? — Иван сгреб Митьку за шкирку и потащил на свежий воздух.
Против ожидания, новость не произвела на того особого впечатления. — И что ты предлагаешь? — спросил Митька.
— Как что? Берем лодку и двигаем туда. Другого шанса вернуться не будет.
— И бросить всех?
— Да не пропадут они без нас.
— Ладно, — согласился Митька без всякого энтузиазма. — Только к Дашке без меня.
— Само собой, — ответил Иван, прислушиваясь к шуму на соседней улице.
Не успели они завернуть за угол, как их чуть не сбили с ног бегущие к реке люди.
— Приплыли! — крикнул один из бегущих, на мгновение обернувшись.
— Еще один князь готфский? — с неподдельным ужасом предположил Митька.
— Держи выше! — крикнул тот же человек. — Судовая рать. Брежане пришли!
Со стены обращенной к реке, Млочь была видна до самого горизонта. Обычно здесь стояла только стража Водяных ворот, но теперь было не протолкнуться, все смотрели в одну сторону, туда, где словно стая лебедей, подгоняемые попутным ветром, ходко шли корабли под белыми парусами. Кто-то начал вслух считать их, но, сбившись на третьем десятке, замолчал.
Скоро они приблизились настолько, что стали видны разноцветные одежды гребцов.
Народ на стене закричал, чтобы открывали Водяные ворота. Несколько молодцов посыпались вниз по шатким лесенкам и скоро створки ворот открылись.
Лодьи брежан, растянувшись вереницей, начали разворот по широкой дуге, готовясь войти в устье Речицы. Этот маневр на стене встретил новым взрывом радости. Вверх полетели шапки.
На передовой лодье спустили парус, теперь она шла только на веслах. Гребцы, рубахи которых были темны от пота, не отзываясь на приветственные крики, сосредоточенно налегали на рукоятки, и только кормщик улыбался во весь рот и, кланялся, прижимая ладонь к сердцу.