Хроники Розмари
Шрифт:
Он не помнил, когда Катя вдруг перестала следить за собой. Стала какой-то задумчивой, все делала словно автоматически, даже отвечала ему невпопад, просто чтобы ответить. Часто уединялась с телефоном в спальне, с кем-то беседовала и выходила оттуда просветленная, счастливая. И похудела, ничего особенного не предпринимая, словно изнутри в ней горел огонь. Она по-прежнему ходила по квартире в голубых мягких штанишках и широкой белой кофточке на пуговицах («Ну что ты так на меня смотришь… мне удобно в ней кормить…»), прятала растрепанные волосы под широкой шелковой лентой, но выглядела при этом очень соблазнительно. Она менялась прямо на глазах и как-то незаметно, постепенно отдалялась от Чагина, не приставала к нему с какими-то просьбами, вопросами, не требовала внимания, перестала обижаться на все
– Ты не влюбилась, случаем? – спросил как-то за ужином Чагин, глядя на то, с каким аппетитом Катя, глядя в одну точку, поедает вареники.
– Влюбилась, – ответила она, не глядя на него.
– И в кого же?
– В соседа, – ответила она почти серьезно.
– Не понял… Это шутка?
– Нет.
И вот тут она подняла на него глаза, отложила вилку с нанизанным на нее вареником и некоторое время сидела так, словно ожидая его реакции.
– Катя, что опять не так? Почему ты мне так отвечаешь?
– Ты спросил – я ответила. Я люблю Сергея Петровича из десятой квартиры. Ты знаешь его, у него темно-синяя машина, а он… ему лет сорок, он носит берет и черное пальто.
Все это она говорила быстро, нервно и на этот раз – глядя Чагину прямо в глаза.
– Я люблю его. И ему все равно, растолстела я после родов или нет и сколько у меня детей… Он тоже любит меня, он гуляет с нашими девочками, а ты ни разу и не видел… Все соседи знают, вся улица, мои родители, думаю, что и твоя друзья тоже… А ты – нет. Представляю, как же тебе было все равно, с кем ты живешь! Но теперь все будет по-другому.
Она встала и принялась собирать тарелки со стола.
– Мы с девочками переберемся к нему, но пока, до развода, поживем у мамы. И, пожалуйста, – она вдруг повысила голос, и Чагин почувствовал, как много у его жены накопилось сил и как звонко и твердо звучит ее голос, – прошу тебя, Володя, не надо никаких сцен! Я уверена, что и ты вздохнешь с облегчением, когда мы уберемся отсюда. Ты и дочерей своих никогда не любил. И знаешь почему?
Она даже не дала ему ответить.
– Да потому что ты – больной человек! Ты любишь свою Розмари! Эту шлюху, которая бросила тебя ради своего мачо… Променяла хорошего, положительного и любящего мужа на… Ладно, я промолчу.
– Катя… Но… И… И когда же ты успела полюбить этого соседа? И кто он такой? Я же должен знать, с кем будут жить мои дочери…
Он говорил по инерции, понимая, что все уже давно решено и что его мнение или согласие никого не интересует. Сосед заменил Чагина в этой маленькой женской семье, все это время был где-то рядом и только и ждал этого разговора. Он вдруг представил себе, о чем они говорили последнее время с его женой. Этот сосед наверняка торопил ее, советовал, как лучше начать разговор, вместе они обсуждали возможные варианты его реакции на известие о том, что жена изменяет ему и, больше того, собирается бросить, как поступила и его первая жена. Возможно, они боялись самого худшего – что Чагин ударит ее.
– Ты на самом деле решила уйти? – наконец спросил он, хватая ее за руку и усаживая перед собой на стул. – Сядь, брось свои тарелки и успокойся.
Конечно, ему было неприятно, что с ним так поступили, и он готов был сказать ей о том, что никогда не любил ее и что его тошнило даже от ее дорогих духов, не говоря уже о запахе ее тела… Но он не мог так поступить с матерью своих детей. Она старалась жить с ним как могла. Она старалась. И, возможно, страдала, понимая, что ее не любят. А сейчас, встретив свою любовь, она хочет испытать то, что испытывал, возможно, Чагин со своей Розмари. Что испытывают все пары, обретшие друг друга. И почему он должен злиться на нее? Он злился на Розмари, бросившую его, потому что он любил ее.
– Что ты знаешь о Маше? – вдруг спросил он, смутно предполагая, что во сне мог разговаривать, обращаясь к живущей в его памяти бывшей жене по имени. – Ведь мы с тобой никогда о ней не говорили…
– Ты все это время называл меня Розмари. Обнимал, как ее. Володя, давай не будем копаться
Она говорила что-то еще, а Чагин вдруг почувствовал невероятное облегчение, отчего ему стало стыдно и приятно одновременно. Неужели такое возможно – безо всяких на то усилий его оставляют в покое? Раз – и все! И он снова один. И у него будет возможность разобраться в себе, в своих чувствах, побыть один на один со своими мыслями, воспоминаниями. И никто-то его не станет нервировать, окликать, упрекать, заставлять есть, когда ему не хочется, или отправляться с коляской гулять в парк… Ну и что – у него не развито отцовское чувство? Может, он родился таким уродом? Вот и оставьте этого урода в покое!
Непривычная тишина оглушала, удивляла и восхищала, хотелось выпить и расслабиться, чтобы понять, что же происходит с ним, с его жизнью на самом деле. Жена влюбилась! Он это уже проходил. Маша, его обожаемая Розмари, в свое время тоже влюбилась. Хотя до встречи со своим мачо она, как казалось Чагину, любила его, они прекрасно жили, испытывая друг к другу спасительную страсть. И вдруг все кончилось. Разом. Но если Катя, влюбившись, погрузилась в свои новые чувства, нимало не беспокоясь о своей внешности, словно это не имело в ее будущей жизни никакого значения (чего стоили ее мягкие трикотажные домашние штанишки, белые носочки и неснимаемая кофточка на пуговицах), то Машина влюбленность происходила совершенно по другому сценарию. Она старалась изо всех сил выглядеть как можно ярче. На ее туалетном столике появился арсенал губной помады – алых, карминных, бордовых, вишневых, пурпурных, рубиновых, пунцовых, киноварных оттенков. В комоде кровавыми пятнами залегли, застряли в белоснежных кружевах пунцовые бюстгальтеры и трусики. Розмари не погнушалась даже пошловатыми красными туфельками. Да и о том, что она уходит от него, своего любимого не так давно мужа, она объявила как бы наспех, словно вспомнив, что еще не сказала об этом в перерывах между долгими телефонными разговорами со своим португальским (и кой черт занес его в Москву?!) любовником, происходившими чуть ли не на глазах мужа-рогоносца… Она горела, пламенела, а кровь ее наверняка вскипала и сворачивалась всякий раз при воспоминании о своем Жозе. Чагин отпустил ее без скандалов и мордобития. Поцеловал во вспотевший от волнения (она опаздывала на свидание, вся трепетала, и мысли ее были далеко, кружились красными пьяными бабочками вокруг смуглого торса Жозе) драгоценный лобик, провел ладонью по ярко накрашенным губам, размазав помаду, и оттолкнул ее от себя: мол, иди, предательница, на все четыре стороны… И она ушла. Оторвалась от него, улетела, оседлав упругую и веселую дьявольскую метлу…
Но это было больно. Чагин отрез'aл от себя Машу с кровью, по живому. И долго еще представлял себе ее жизнь с другим мужчиной, изводил себя любовными сценами с португальским соперником, изнемогал от вспыхнувшей с новой силой страсти к легкомысленной Розмари. Ему понадобилось много месяцев, чтобы боль его утихла. Кубиком льда, приложенным к ране, оказалась как раз вовремя подвернувшаяся под руку Катя и его скоропалительный брак с нею.
Две женщины бросили его, ушли к другим мужчинам. Что это, закономерность? Значит ли это, что и следующая женщина предаст его?.. Что ж, он будет осмотрительнее и не станет связывать себя узами брака с кем ни попадя. Хотя, даже думая об этом, он все равно представлял себе только Розмари. Только другую, поменявшую масть и тело, сменившую кожу, цвет и разрез глаз, форму носа и губ…