Хроники Розмари
Шрифт:
Он часто вспоминал свою первую встречу с Розмари. Это она сама, Маша Неудачина, так назвала себя при знакомстве. Поезд мчал их в Москву: он возвращался из командировки домой, она (провинциальная красавица с соболиными бровями и спокойными холодноватыми глазами) – в столицу, на встречу с виртуальным, выуженным из интернетовской сети женихом-англичанином. Роман Чагина с насмешливой и простоватой девушкой с претенциозным и выдуманным наспех именем Розмари начался прямо в купе. Выпили шампанского, Маша разомлела, позволила себя поцеловать (в купе их было, на счастье, двое), потом сказала, что всерьез увлекается Газдановым и Кортасаром, Маркесом и Сервантесом (такая гремучая смесь выдавала в саратовской дурехе темперамент и чувство неуверенности в себе), а ближе к ночи вдруг начала читать стихи собственного сочинения («Обручем тугим мой лоб сжимая, страх потери мне шептал: „Уйди. Он другой любим“. Я это знаю, умираю на твоей груди…»). Ему вдруг подумалось тогда, что именно о такой женщине он всегда и мечтал и что именно ее хочет видеть каждое утро в своей постели. Потом были другие свидания – в основном в Москве, где она задержалась, так и не встретившись со своим веснушчатым и розовым (карточка к истории о сетевом романе прилагалась) англичанином. А потом она сказала, что собирается встретить Новый год в лесу, в каком-то богом забытом доме отдыха на краю земли, в глуши. С сестрой Алевтиной. И Чагин, бросив Москву, рванул в Саратов, в неизвестность, в белые снега и на голубые лыжни «Отрадного».
Алевтина внешне совсем не походила на свою родную сестру. Не было в ней ни природной красоты, ни очарования, ни романтизма, ни сверкающих глаз. Приземленная, расчетливая сучка, каких свет не видывал. Они сразу возненавидели друг друга, хотя и старались не показывать своих истинных чувств. Нетрудно было догадаться, что Алевтина сразу положила глаз на Владимира и при каждом удобном случае пыталась понравиться ему, но, когда поняла, что это бесполезно и что Чагин всерьез увлечен ее сестрой Машей, остыла и стала вынашивать свой план действий. Но и он просчитывался с двух ходов: свадьба сестры и ее переезд в Москву, к богатому мужу, сулили и Алевтине определенные блага – собственную квартирку в столице плюс платное обучение в одном из московских вузов. Маша попросила об этом Чагина почти сразу же после того, как они решили пожениться. Причем сказала это не извиняющимся тоном, а как-то уж совсем легкомысленно, словно этот разговор имел лишь символическое значение и этот вопрос был решен еще раньше. Чагин понимал, что в случае его отказа Маша не обидится и примет это спокойно, мол, нет так нет. Откуда ей к тому времени было знать о реальном материальном состоянии жениха? Но Чагин не отказал. Согласился. Настолько ему хотелось сделать приятное Маше. Вот только сделал это скрепя сердце, и не столько из-за денег, сколько из-за нежелания видеть часто Алевтину.
«Отрадное» стало для Чагина с Машей снежным романтическим гнездом, где они нежились несколько дней, не отрываясь друг от друга, и где были самыми счастливыми людьми на свете. Чагин учил Машу кататься на лыжах, Маша часто падала, елозя непослушными лыжами по обледеневшей лыжне и загребая варежками снег, смеялась над своей неповоротливостью и во всем винила исключительно лыжи. Они сменили ей пять пар лыж, но все безрезультатно. Как-то раз она призналась ему, что боится сломать ноги, так ей страшно на этих неуправляемых «деревяшках». И это при том, что Маша обладала прекрасным гибким и стройным телом и, казалось бы, могла научиться быстро двигаться по лыжне… Алевтина же, напротив, каталась хорошо, всегда обгоняла сестру и подтрунивала над ее неуверенностью в себе. Новогодние дни были заполнены солнцем, тишиной и сладким хвойным духом, поднимавшимся от окружавшего дом отдыха ельника. Чагин за один день до праздника съездил в областной центр и привез подарки сестрам: Алевтине – золотую брошку, украшенную жемчугом, Маше – кольцо с брильянтом. Еще – ведро с маринованным мясом и целую сумку фруктов и сладостей. Маше подарил открытку, посыпанную сахаристыми розовыми блестками, с сердечной надписью:
«С Новым годом, Розмари! Желаю тебе здоровья, счастья и любви. И еще – научиться кататься на лыжах. Хотя это не обязательно. Знай, что, пока я с тобой, ты всегда можешь на меня положиться и опереться.
Разве он мог тогда предполагать, какую злую шутку сыграет с ним эта открытка?..
Те месяцы счастья, что они провели в Москве, в комфортной квартире, преисполненные любви и сознания, что теперь они – семья и что рано или поздно у них пойдут дети, – почему-то стали забываться. Слишком быстро летели дни, слишком счастлив был Чагин со своей молодой женой. Нехорошая мысль о том, что так не может продолжаться долго, что это невозможно, что так можно раствориться друг в друге, потерять себя, что это опьянение когда-нибудь закончится, отравляла жизнь, но – лишь слегка… Когда же Маша объявила ему о существовании другого мужчины в ее жизни, Чагин понял: вон оно наконец отрезвление, это то, чего он где-то в глубине души ждал, чего опасался – конец его теплой семейной жизни. Маша ушла от него, даже не обернувшись…
Он вспомнил о звонках Алевтины, которая рыдала в трубку и кляла сестру, говорила ему, Чагину, совершенно постороннему, казалось бы, для нее человеку, что после ухода сестры ей не на что надеяться, что теперь она не получит квартиру в Москве, не сможет учиться… Чагин был в недоумении. Он бы и мог выполнить свои обещания и даже поселить Алевтину временно у себя, но свояченица вела себя слишком уж нахраписто, истерично, она даже не нашла в себе силы успокоиться, приехать к Чагину и просто поговорить с ним по душам. Нет, она называла Машу такими словами, словно Розмари бросила не мужа, а свою сестру в первую очередь. Злая Алевтина. Так он ее про себя и называл.
И вдруг – этот звонок и ее появление в офисе. Скромная и какая-то пришибленная девушка с провинциальным налетом на посмуглевшем лице, одетая, как студентка, в курточку и шапочку, и это виноватое лицо: помогите Христа ради… И тянет к нему половину открытки. Тогда, при расставании, когда Чагин сразу после «Отрадного» поехал в Москву готовиться к свадьбе, Маша, нервничая, что больше никогда не увидит своего первого мужчину, выпила шампанского больше, чем нужно, расплакалась и, разорвав новогоднюю открытку, отдала половинку Чагину со словами: «Володя, пусть это будет у тебя, пока мы не встретимся… Чтобы ты не забывал меня… понимаю – глупо, смешно, сентиментально, но нечего было жрать так много шампанского…»
Потом, когда они встретились, об открытке даже не вспомнили – так было много всего другого, что связывало их. И вдруг теперь этот клочок открытки, эти розовые блестки… Словно Алевтина, эта хитрая сучка, знала, что после ухода Маши он будет носить свою половину открытки в портмоне, в отдельном кармашке, запирающемся на невидимый замок-«молнию», и что время от времени он будет доставать открытку с вложенной в нее фотографией красавицы Розмари и вспоминать свою неудавшуюся личную жизнь…
– Она умирает, Чагин! Что-то там с костным мозгом. Требуется операция. Пятьдесят тысяч долларов. Она не знает, что я к тебе поехала… Открытку взяла с собой, чтобы тебя разжалобить, не скрою. Знаю, как ты любил мою сестру. Ты можешь отказаться, тебя никто не осудит. Только знай, что португалец этот бросил ее через два месяца, она вернулась домой, беременная, сделала аборт, после которого едва выжила… А теперь ей и вовсе не позавидуешь… В общем, Чагин, ты думай. Вот тебе мой телефон. – Не снимая красных перчаток, она нацарапала на листке номер своего мобильного. – Когда что надумаешь – звони. Я буду ждать. В любом случае звони.
Сказала все это и как-то очень быстро ушла. На столе поблескивала открытка…
Чагин принял решение еще до того, как хлопнула дверь и он понял, что Алевтина ушла. Сообразил, где и когда он сможет взять наличные, после чего позвонил Алевтине и назначил место, где передаст деньги.
– Памятник Пушкину знаешь?
– Знаю, – тихо отозвалась она.
– Сегодня в семь. Или около семи…
Сказал, представил себе, что передает ей пакет с деньгами, и от этой сцены его передернуло. Как в дешевом фильме. Ясно же, что он сам должен лететь в Саратов, встретиться с умирающей Розмари и сделать все возможное, чтобы спасти ее. Нет, он не поедет. Или поедет вместе с Ольгой, своей секретаршей.
Он вызвал ее к себе. Она была старше его на десять лет и отлично знала историю его любви с Розмари. Выхаживала своего шефа (после разразившейся личной драмы) – он ведь чуть не спился, – пьяного и беспомощного, притаскивала его на своих сильных руках домой, держала его голову над унитазом, пока он прочищал желудок… Жалела его, помогала во всех делах, которые он чуть было не запустил, извинялась перед клиентами, с которыми он не мог встречаться из-за своего кисельного состояния, да и просто по-человечески понимала его.
– Оля, видела девушку в белой куртке? Она только что была в приемной.
– Мельком, Владимир Борисович. Она назвалась сестрой вашей бывшей жены.
– Слушай меня внимательно и не говори, что не слышала.
Он попросил ее передать пакет с деньгами Алевтине.
– Я буду поблизости, в машине. Сунешь пакет и уйдешь. Все. Ты лицо ее запомнила?
– Нет. Понимаете, в приемной вас дожидались клиенты, я готовила им кофе. Она как-то так быстро проскочила… Я же заглянула к вам, хотела ее остановить, но вы сказали, что все в порядке…