Хроники Розмари
Шрифт:
– Эх, Оля-Оля… И почему только вы, женщины, считаете, что наделены особым чувством интуиции?
– Вот только не надо мне говорить, что вы любили Катю…
Чагин только махнул рукой – даже присутствие Ольги не помогло ему справиться с охватившим его отчаянием. Получалось, что он начал свою новую жизнь с наиглупейшей ошибки – отдал кому-то пятьдесят тысяч долларов. И еще ему было стыдно признаться даже себе, что сам факт передачи денег посторонней девушке затмил саму причину, побудившую его расстаться с деньгами, – болезнь Розмари. Быть может, это произошло потому, что прошло целых пять лет, и ее образ стал стираться из памяти? В любом случае его воспоминания о первой жене не привели бы ни к чему хорошему…
– Подождите… – вдруг сказала Ольга и порывистым нервным движением схватила Чагина за его безвольную руку. – А что, если мы сделали все правильно, и это именно ваша свояченица взяла деньги, а потом разыграла вас – мол, никто не пришел к памятнику, ничего ей не передал и все в таком роде? Почему вы сразу же исключили такой ход? Что вы вообще знаете об этой Алевтине? Вы уверены в ее благонадежности? Порядочности? Помнится, по вашим рассказам, она слишком уж сильно расстроилась из-за вашего с Машей развода, что, мол, теперь-то ей ничего не обломится? Было такое?
– Сама же знаешь – было… И что? Ты думаешь, она придумала что-то такое… нехорошее, чтобы нагреть руки на болезни своей сестры?
– А почему бы и нет? Вот скажите мне, Владимир Борисович, вы сами-то ожидали, что эта Алевтина проявится еще в вашей жизни? Такое могло быть?
– Вообще-то в жизни всякое бывает, но мы с ней расстались, в сущности, как чужие люди… Хотя в душе я и рад был бы ей помочь. Но не в таком размере, разумеется, как обещал… Все-таки ее сестра бросила меня…
– А я так думаю, что эта Алевтина просто мало вас знала, раз не предприняла за эти пять лет попытки обратиться к вам за помощью. Я уверена: будь она поумнее, нашла бы способ раскрутить вас на полную катушку… И я не удивилась бы, если бы у вас даже возник роман…
Ольга произнесла это уже после того, как сообразила, что сморозила глупость, что оскорбила шефа, выставив его полным доверчивым идиотом.
– Ой, простите… – Она даже отвернулась от Чагина, мотая головой.
– Да ладно, Оля, не тушуйся… Ты-то меня давно знаешь, может, так все оно и было… И ты, быть может, права. Эта история с деньгами попахивает гнильцой – откуда там взяться следователю? Почему телефон Алевтины оказался в его руках?
– Хорошо, что вы хотя бы догадались не вступать с ним в разговор. Вам это ни к чему. Тем более что вы и так расстались с крупной суммой…
– Подожди…
Объявили посадку. Чагин встал. Ольга посмотрела на него в упор, спрашивая только взглядом, не передумал ли он ехать.
– Я поеду. И билет взял, да и настроился уже. Я должен выяснить наконец, что произошло с Розмари, как она там… Ведь если Аля сказала правду и Маша заболела, значит, им и обратиться было не к кому. Да и я один… Ты присмотришь за офисом? Разберешься с бумагами?
– Не переживайте. В случае чего – позвоню. Вы только не забывайте, пожалуйста, время от времени заряжать телефон.
Чагин вдруг представил себе, как Ольга целует его в лоб или щеки, как мать, и усмехнулся своим мыслям. Ольга… Она молодец.
– Ладно, Оля, я поехал.
Он сам приобнял ее, поцеловал и, тяжело вздохнув, поплелся к выходу.
13
Аникеев всю ночь ворочался на своей верхней полке – ему не давал покоя звонок Чагина: именно эта фамилия высветилась на дисплее телефона убитой девушки. И это был именно тот самый Чагин, о котором ему рассказывал его попутчик Иван Петрович Зубков (жертва аритмии и своей деспотичной жены, пославшей больного мужа в Москву за телом племянницы), бывший родственник, не пожелавший разговаривать с ним даже по телефону. Если следовать логике (которая прилегла на соседней полке, развалилась равнодушно, уставившись в потолок, как представлял себе эту холодноватую и строгую даму сам Аникеев), то звонок Чагина мог означать следующее: во-первых, ему был известен номер ее телефона, и это говорило о том, что они общались или собирались общаться, то есть у кого-то из них был к другому интерес; во-вторых, Чагин мог знать о приезде в Москву Алевтины Неудачиной, и ее убийство – следствие их знакомства (а почему бы и нет?); в-третьих, Чагин, услышав голос Аникеева, почему-то испугался и отключил телефон (почему, если ему, предположим, так уж надо было поговорить с Алевтиной? Он мог бы, к примеру, спокойно перезвонить и потребовать позвать к телефону именно Неудачину). Быть может, не надо было представляться следователем и Борис своим официальным приветствием все испортил?
Он открыл глаза и медленно повернул голову: на соседней полке было ровно, пусто и черно – логика, разочарованная размышлениями незадачливого следователя Аникеева, давно покинула купе и отправилась шататься по вагонам, поражаясь людской тупости, в поисках светлой головы… Сердечник Зубков крепко спал, сморенный дневными хлопотами и обильным жирным ужином, которым его угостил любопытный следователь (Надя, его жена, положила ему в портфель тяжелый серебряный фольговый сверток со свиными отбивными).
В специальном вагоне, замурованная в тяжелый металлический ящик, мчалась в свой родной город мертвая девушка по имени Алевтина, с простреленным сердцем и простреленной судьбой. Простреленная белая курточка, завернутая в пластиковый пакет, лежала в портфеле Аникеева вместе с красным беретом, красным шарфом и красными перчатками.
Что о ней было известно? Аникеев сел на своей неудобной постели, свесив ноги в черноту нижнего слоя купе, поежился, затем как-то неловко спустился вниз, с трудом попал ногами в сырые огромные ботинки, набросил куртку, взял сигареты и вышел в тускло освещенный пустынный коридор.
В ледяном тамбуре он вновь всерьез задумался о перчатках: ну почему она не сняла перчатки, войдя в квартиру? Он видел руки, точнее, ногти жертвы – не длинные, не холеные, не ухоженные, но приведенные в порядок словно впопыхах, кое-как (мазки розового лака остались на коже, а в некоторых местах сморщились)…
Вот жертва входит в квартиру (по оперативным данным, хозяин квартиры, проживающий в Африке Виноградов Альберт Михайлович, никогда прежде не слышал ни о какой Алевтине Неудачиной и вообще страшно расстроился, когда узнал, что в его квартире кто-то бывает, не говоря уже о том, что там кого-то убили, он даже ключа от квартиры никому не оставлял). Итак, с самого начала. Вот жертва входит в квартиру. В перчатках. Чтобы не топтать в чужой квартире, не мешало бы разуться, что она и делает. Но делает это, опять же, не снимая перчаток. Почему?! Это же неудобно! Перчатки шерстяные, вязаные, могут зацепиться за «молнию». Если бы Неудачина, к примеру, войдя в квартиру, кого-то увидела и испугалась, то она не стала бы разуваться. Но она же разулась! А перчатки не сняла. И дались же ему эти перчатки…
Можно предположить, конечно, что она осталась в перчатках, чтобы не оставить нигде отпечатков пальцев, но это и вовсе похоже на бред. Хотя… В квартире почему-то не было обнаружено вообще никаких свежих отпечатков, в том числе и следов пальцев Неудачиной. Как так могло случиться? Тем более что она явно останавливалась там, пила чай… Во всяком случае, на кухне были обнаружены не успевшие просохнуть после мытья чашки, нож, банка кофе, чай, печенье, в холодильнике – колбаса, сыр… Словом, небольшой запас продуктов, чтобы протянуть, к примеру, с ночи до утра и не умереть с голоду…