Хроники Сэнгоку. Сказание о Черной Цитадели
Шрифт:
Оити в его снах была редким гостем. Хоть его сердце и истосковалось по сестре, ненависть и жажда мести занимали все мысли, помогали просыпаться изо дня в день с новыми силами.
– Угостишь кусочком зайчатины? – полюбопытствовал Корвус, потянув носом в направлении костра.
– Обойдешься. Не похож ты на изголодавшегося доходягу.
– Скупердяй. Вот и помогай тебе после этого!
– Я не просил торчать здесь со мной дни и ночи напролет. Периодически, когда ты появляешься из неоткуда, от тебя несет спиртным. Вряд ли ты испытываешь недостатки в пропитании.
– А я предлагал тебе условия пригодные для зимовки.
– Крестьяне избавляются от стариков и младенцев и с какой-то радости примут с распростертыми объятиями голодранца? Да они скорей в одну голодную ночь зарежут меня и сварят аппетитный супчик.
– Какие мерзости ты говоришь, – поморщился демон.
– Какой ты нежный. – Нобунага с жадностью вцепился зубами в заячье бедро.
Корвус демонстративно сглотнул слюну.
– Так, – тут же заговорил, опустившись подле Нобунаги и потянувшись рукой к языкам пламени, – ты собираешься сделать это сегодня?
– Да.
– Я уж думал, этот день никогда не настанет. А сможешь ли?
– Да, – твердо объявил Нобунага, кинув обглоданную кость через плечо. – Ожидания стали слишком невыносимы. Я не могу спать, не могу дышать полной грудью: все мои мысли занимает встреча с Дзиро Куроносукэ.
– Отобрать чью-то жизнь это тебе не вот абы что. Раньше ты и близко не подпускал подобные мысли. Уверен, что сможешь? Секунда колебаний может стоить тебе жизни.
На этот раз Нобунага не смог выдать моментальный ответ, задумался, нахмурив брови. Демон был прав, но чем чаще в голове вспыхивали картины долгожданной встречи, тем отчетливей юноша понимал, что, когда просил у своего спасителя силы, он имел ввиду нечто большее, чем невероятные физические способности. Именно это он и получил от Корвуса в первую очередь: силу духа, которой ему всегда так не хватало. Все с больше жадностью он предвкушал день, когда столкнется с Дзиро в бою, когда заглянет в его надменные черные глаза и разглядит в них страх смерти. И чем чаще ему мерещилась эта сцена, тем лучше он понимал: Корвус изъял из его груди то, что Сато просил беречь с особым трепетом. Сейчас ему было плевать, он не задумывался к чему приведет эта утрата, что с тропы той ему больше не свернуть, и ведет она во мрак. Ему было плевать.
Корвус поглядывал на Нобунагу с интересом, читая каждую его мысль, получая истинное наслаждение от того, как душа юноши искажается под действием демонической скверны, словно металл, который пожирает безобразная коррозия, точно фруктовый плод, который гниет под воздействием солнечных лучей.
– Не пойми меня неправильно, – проговорил Нобунага твердо и сухо, – Дзиро тот, кто разбил вдребезги мою жизнь, тот, кто отнял у нас с сестрой будущее. Я его не прощу, Корвус. Моя рука не дрогнет, и, если того потребует ситуация, я оборву все жизни, что встанут у меня на пути к достижению цели.
Демон расплылся в елейной улыбке, не сводя хитрых глаз с мальчика, взор которого буквально горел жаждой крови, предвкушая грядущие события, а зловещая – столь нехарактерная этому лицу – ухмылка лишь подтверждала решимость намерений.
– Нас ждет занимательное зрелище, да?
Сумерки навалились на поселение за черными стенами напористо, задолго до того, как если бы последний луч холодного зимнего солнца скрылся за великаном Фудзиямой, но солнце уже который день не могло пробиться сквозь плотную завесу облаков, то и дело источающих снежные хлопья. Деревья замерли черными чудищами, напирали на стены города, будто в намерении его захватить. Улицы моментально погрузились в серо-синюю тень, мороз прикоснулся серебряными красками к стенам домов, стволам деревьев, и в тусклом свете жаровен они казались сотворенными из стекла.
Снегопад начался ранним утром и продолжался на протяжении всего дня, словно стремился скрыть от чужих глаз нечто сокровенное, а к вечеру еще и усилился. Ветер стих, и пушистые белые хлопья размеренно и обильно опускались на все вокруг, создавая идеальную атмосферу умиротворения, но в то же время привносили в воздух нечто таинственное и тревожное.
Наката Сосуке вышел на улицу, упер руки в бока, обратив усталый взгляд к бездонному черному небу и ощущая, как снежинки легким покалыванием трогают его исполосованное морщинами лицо. Втянув носом поток морозного воздуха, он выпустил густое облако пара и зажег светильник у двери. Тьма пугливо бросилась прочь, теперь выглядывала из-за угла старой кузни.
– Будет буря.
Хисимура Сато вот уже вторую неделю кряду пропадал в стенах игорного дома, отдаваясь азартной игре в кости с головой, выпивая, ругаясь и пыхтя табачной трубкой, как все взрослые, что любили захаживать в это злачное место. Игра, алкоголь и растленная атмосфера уносили его усталую душу в те края, где нет забот и печалей. Жаль, что на утро все тягостные реалии возвращались на свои места, и тогда он снова шел играть в кости. Невероятным образом фортуна всегда была на его стороне, всего за три ночи, проведенных в игорном доме, он выиграл достаточно денег, чтобы прикупить себе отличное снаряжение и крепкого боевого коня.
С недавних пор его и еще с два десятка учеников с хорошими боевыми показателями расквартировали в отдельной казарме, но Сато упрямо отказывался от благодатных условий, что Акэти предоставлял, как будто позабыв о том дне, когда юноша чуть было не бросился на учителя с мечом. Хисимура ждал или даже лучше сказать – желал снести наказание за свою дерзость, но вместо этого капитан перестал обращать на него внимание вовсе. Однако игнорировать способности юнца в фехтовании было сложно, и вот его определили с другими молодцами в комфортную казарму. Засиживаясь допоздна в шумном и затхлом игорном доме, Сато редко был в силах добрести до своего нового места обитания и ночевал то в заброшенном додзё, то в теплых конюшнях, а то и вовсе не припоминал, где провел ночь, находясь под сильным воздействием алкоголя или еще чего похуже.
Но в ту ночь, что-то на духовном уровне подсказало Хисимуре Сато отказаться от любимого занятия, и в казармы он пришел довольно рано, завалившись на свое спальное место, тут же погрузившись в глубокий сон без сновидений.
Дозорные на стене близ центральных ворот оживленно расхаживали из стороны в сторону, побрякивая поросшими инеем доспехами. Они кутались в подбитые овечьей шерстью хаори подобно замерзшим птенцам, крепко вцепились окоченевшими руками в копья. Казалось, их конечности примерзли к оружию.