Хроники Сиалы. Трилогия
Шрифт:
У старого хрыча были холодные, агатовые глаза, в которых не наблюдалось никаких признаков зрачков или радужки. Разве можно назвать темные провалы черноты и пустоты глазами?
Такого попросту не должно, да и не могло существовать в нашем мире. Черные глаза казались мертвее камня, холоднее льда, безучастнее вечности.
Не выдержав взгляда этих страшных глаз, я отшатнулся назад.
По всем вселенским законам свинства мне под ноги попалась какая-то дрянь. Не надо быть гением, чтобы догадаться, что эта дрянь оглушительно звякнула. Оглушительно — не очень подходящее в данной ситуации слово. Мне показалось, что звук от злосчастной
Старик, как и следовало предполагать, тут же застыл на месте и уставился мертвой чернотой глаз во тьму. Туда, где я прятался.
Я не нашел ничего лучшего, как вообразить себя бездушным бревном или камнем. Говоря простым языком, я старался не только не шевелиться, но и не дышать.
Дед потянул носом воздух, и я вознес молитву Саготу, чтобы меня не заметили. Надсмотрщик с черными озерами мрака вместо глаз пугал меня до мокрых подштанников.
Старик переложил фонарь из правой руки в левую. В освободившейся руке как по волшебству появилось оружие. Больше всего эта штука была похожа… На что может быть похожа большая берцовая кость человека, к тому же заостренная? Только на заостренную большую берцовую кость человека, и ни на что больше.
Кость в свете фонаря казалась желтой, и лишь острый край отломка, так напоминающий по форме наконечник копья, был грязно-ржавого цвета. Цвета засохшей крови. Старик оскалился, во рту мелькнули желтые пеньки гнилых зубов, а затем покрепче перехватил странное оружие и, подняв фонарь, двинулся в мою сторону.
Не верьте тем, кто говорит, что в последние оставшиеся секунды перед смертью человек видит всю свою прошедшую жизнь, которая табуном доралисских лошадок проносится перед его глазами. Врут. Откровенно, нагло и безбожно врут. Никаких видений у себя я в эти секунды не заметил. Да и о видениях ли речь, если ты перепуган до дрожи в коленях? Страшный дед решил меня прикончить — никаких сомнений.
То ли бог всех воров услышал мою молитву, то ли запах, к которому я почти смог привыкнуть, ударил по чувствительному носу надсмотрщика, но дед остановился в трех шагах от моего убежища.
Сейчас старик смотрел прямо на меня, а граница света его фонаря пролегла в пяти шагах от моих ног. Сделай надсмотрщик еще несколько шагов, и я окажусь прямо в круге света от фонаря!
Я мысленно проклял свою беспечность и любопытство. Будь я умнее прижался бы к стене, а не стоял как истукан в центре камеры напротив дверного проема, полагаясь на то, что тьма защитит меня от глаз старика.
Черные глаза не мигая смотрели в мою сторону, и сердце у меня в груди гремело сильнее, чем кузнечный молот гнома. Неужели ему не слышно?
Дед смотрел долго. Очень долго. Не меньше минуты. Минуты, показавшейся мне годом. Минуты, за которую я успел состариться на целый век.
— Проклятые крысы, — наконец проскрипел старик. — Расплодились, твари! И чего они здесь только жрут?
Старик засунул оружие-кость за пазуху, переложил фонарь из левой руки в правую и зашаркал по коридору в сторону лестницы. Дед скрылся, и теперь я мог видеть только маленький кусочек коридора и дверь, за которой томились пленницы. Чем дальше старик уходил от меня, тем сильнее тускнел свет в коридоре.
Я не стал совершать безумных поступков и красться следом за надсмотрщиком. С того времени, как мне довелось увидеть его глаза, все желание вылезать из вонючей камеры пропало. Я лучше пережду, а потом потихоньку-полегоньку дотопаю до лестницы, пускай и в кромешной тьме. Так что я остался на месте, ожидая, когда старик уйдет как можно дальше от моего убежища.
А что если вообще не подниматься по ближайшей лестнице, а дойти до той, по которой я попал в этот коридор, доковылять до места, где я очнулся, и поискать другой выход? Теперь мне было не лень протопать огромный путь назад. Я был готов сделать все что угодно, даже сровнять горы Карликов с землей, но только не встречаться со стариком. Не знаю, почему я так сильно напуган, но с такими гла…
Я прервал свою мысль и сосредоточился на настоящем. Шарканье ног старика смолкло, на коридор опустилась оглушающая тишина. И свет! Свет от фонаря не померк до конца! В коридоре сгустились глубокие сумерки…
Внезапное отсутствие шарканья и присутствие света говорило лишь об одном: старик остановился, так и не дойдя до лестницы. Но зачем, выдери его тьма?
Я, не отрывая взгляда от дверного проема, сделал аккуратный шаг влево, затем еще один и еще, и еще.
И тут у меня чуть разрыв сердца не случился! Честное слово, еще никому не удавалось напугать меня целых два раза за столь короткий срок!
Старик никуда не ушел. Этот хитрый ублюдок разлегся на полу и заглядывал в камеру. Находись я сейчас на том месте, где стоял всего несколько секунд назад, и проклятый дед так и остался бы для меня незамеченным. А если бы я совершил еще большую глупость и вместо того, чтобы отойти в сторонку, направился к выходу из камеры, то просто-напросто нос к носу столкнулся бы с надсмотрщиком. Сейчас дед внимательно смотрел на то самое место, где я совсем недавно стоял.
Какой хитрец! Какой опасный хитрец! Куда пропала эта показная медлительность и шарканье?! Как ловко, бесшумно и незаметно он вернулся назад! Тьма выпей мою кровь, если его уход не был всего лишь очень хорошо разыгранным спектаклем!
Высмотрев все, что хотел, старик стал подниматься с пола. Поднимался ловко и бесшумно, стараясь держаться так, чтобы я, находящийся, по предположению старикa, совсем другом месте, не смог его увидеть.
И не увидел бы, стой я на прежнем месте! Спасибо Саготу, надоумил отойти в сторону!
Рука деда нырнула под камзол и вытащила кость-оружие. Моя спина в один миг стала мокрой от пота.
Всего лишь за три удара сердца дед проворно выскочил на середину коридора, встал напротив дверного проема и едва уловимым движением руки швырнул кость туда, где, по его мнению, находился я. Кость, словно живая, взвизгнула в воздухе, пронеслась через всю камеру и, глухо стукнувшись о дальнюю стену, упала на пол.
Старик удивленно хмыкнул и задумчиво почесал в затылке.
— Действительно крысы, — немного разочарованно произнес дед. — Вот ведь померещится всякое! Эх, какую кость посеял! Теперь, пока вонь не пропадет, в эту яму не сунешься.
Бормоча и ругаясь, старик пошел к фонарю. Шаркающие шаги удалялись, затем на несколько секунд затихли (видно, дед поднимал с земли фонарь) и вновь раздалось шарканье. С затихающими шагами в коридоре становилось темнее, и вскоре здесь вновь наступил непроглядный мрак.