Хроники странного королевства. Двойной след (Дилогия)
Шрифт:
– В лучшем случае тень удается ограничить, как это было в первом видении. В остальных случаях она накрывает собой все видимое пространство, от нее веет холодом и смертью. Нехорошее чувство остается после таких видений.
– Хоть какой-то более-менее оптимистический прогноз есть? Или максимум, что можно сделать, – это ограничить?
– Есть, – невозмутимо кивнул Ресс. – Только один и довольно странный. Если присоединить ко всему набору еще один предмет, который тридцать лет провалялся на самом дне шкатулки. Он меняет ход событий в самом начале, разрывая треугольник, и тогда каждый предмет начинает действовать иначе. Наконечник превращается в паука и оплетает своей паутиной синий и красный огни. Осколок брони становится вихрем небольших, но очень острых лезвий, и, налетев на тень, рвет ее в клочья. Цепь сжимает границу
– А что за предмет? – торопливо уточнил Макс, быстро прикидывая, что сто раз он был прав насчет Шеллара. Любопытный умник действительно нужен этому бестолковому миру, и надо срочно что-то делать, иначе действительно убьют и последствия будут катастрофическими.
– Вот. – На раскрытой ладони кузена Ресса лежала прядь мягких детских волос, связанных традиционным магическим узлом от сглаза. – Не узнаешь? Ты же сам мне это принес.
– Не помню.
– Твой сын, Макс, – тихо подсказал Дэн. Очень тихо, словно ожидал от темпераментного кузена фейерверка непотребной ругани и крушения мебели в беспредельном отчаянии.
– Нет, – прошипел региональный координатор, сжимая в кулаке растрепанную косу. – Не дам. Да пусть хоть весь этот мир… Тьфу, Толик, зараза, что это за дерьмо!..
– Это не дерьмо, всего лишь чертополох. Извини, Макс, – довольно формально и совершенно серьезно сообщил поганец Толик, наблюдая, как почтенный мэтр отплевывается и шипит, словно кошка, укусившая ежа. – Ты должен думать, что говоришь. Сам ведь знаешь, у тебя не только глаз дурной. Ты вспомни, сколько раз твой язык…
Региональный координатор прекратил плеваться и выдал несколько сложноподчиненных предложений, не оставлявших сомнений в том, кто был первым наставником маленького Кантора в области нецензурной ругани. А также посулил поганцу Толику, что когда-нибудь его все-таки заловят и примерно накажут за нарушение подписки о неприменении магии.
– Уж лучше так, – хмыкнул эльф. – Не хватало, чтобы ты целый мир сглазил!
– Макс, ты напрасно так разволновался, – добавил невозмутимый Ресс. – Разве я сказал, что с твоим сыном что-то случится? Он вовсе не должен стать жертвой. Его место в дальнейшем раскладе не совсем ясно, но только потому, что не хватает еще какой-то составляющей.
– Надо было сразу сказать, – наставительно изрек Дэн. – И мир бы уцелел, и Макса бы не накормили чертополохом. Макс, ты «Винни-Пуха» читал?
– Я читал! – жизнерадостно возгласил Толик. – И очень надеялся, что Макс будет бегать кругами с высунутым языком… Ой! Макс, перестань! Я же хотел, как лучше! Прекрати, а то призову стадо ежиков, закаешься насылать мигрень на благодетелей! Ничего себе награда за спасение мира!
На том и закончился серьезный разговор, ибо в присутствии Толика деловые беседы никогда не длились более пяти минут. И началось безобразие, так как способность Толика провоцировать безобразия везде, где бы он ни появился, была столь же знаменита, как дурной глаз Макса Рельмо. Ресс пытался снять насланную мигрень, Макс спешно колдовал себе иммунитет от ожогов крапивы, попутно сожалея во всеуслышание, что не умеет насылать еще геморрой и импотенцию, по комнате гулко топали обещанные ежики, Дэн грозился всех побить, выгнать вон и заодно вызвать психбригаду…
Неудивительно, что Дэнова сопливая дочурка, которую угораздило припереться из школы как раз в разгар всего этого безобразия, полюбовалась на почтенных мэтров как на безнадежных идиотов и, в отличие от воспитанного дяди Макса, немедленно сказала то, что подумала:
– Старые уже, а ведете себя, как дети малые!
Жизнь продолжалась несмотря ни на что. Она, зараза такая, всегда продолжается, что бы ни случилось. Какие бы ни произошли события – радостные, трагические, кошмарные, все заканчивается… а жизнь продолжается. Плавная, могучая и неповоротливая река бытия не останавливается даже в великие моменты, потрясающие все человечество. Что уж говорить о такой мелочи, как товарищ Кантор, его любовь и ненависть, стремления и надежды, потери и комплексы… А также припаленная спина и безумные сны, ну откуда они берутся, эти сны проклятые!
Словом, все проходит, и события прошедших дней так же сотрутся и забудутся, смятые повседневной суетностью человеческого существования.
Примерно такими мыслями
Иногда это помогало забыться, и на какое-то время сны, казалось, тускнели и стирались из памяти, тогда Кантору начинало казаться, что жизнь не настолько паскудна, как он привык считать. Но длилось это недолго. Недобрые мысли, с садистским упорством сверлившие мозги несчастного мистралийца, надолго не отлучались. Самой противной из них, вызывавшей у Кантора бессильную злость на весь белый свет, был незатейливый житейский вопрос: что дальше?
И Кантор, и его внутренний голос отвергали этот вопрос с редкостным единодушием. Но чем лучше становилось их общее самочувствие, тем наглее и упрямее врывался в их мысли проклятый вопрос, порожденный все тем же неумолимым течением жизни. И недалек уже был тот день, когда проблема станет насущной и потребует немедленного ответа.
Кантор оттягивал сей момент, как только мог. Даже самому себе он не решался признаться, что этот день, скорей всего, будет окончательным прощанием с удивительно неправильной девушкой, которая перевернула вверх тормашками его жизнь, и без того не отличавшуюся устроенностью и упорядоченностью…
В первый день лета они оставались в доме практически одни, если не считать слуг. Элмар с утра пропадал во дворце – видимо, выяснял отношения с очередным вороватым казначеем и наводил трепет на подданных. Тереза ушла на работу, Жак руководил ремонтом в своей разгромленной гостиной, которая была уже отмыта и больше его не пугала. Несравненная Азиль почему-то не показывалась – может быть, не хотела нарушать их уединение? Никакие гости не появлялись, за исключением Стеллы, которая забежала ненадолго, сменила Кантору повязки и убежала, даже ни разу не нахамив.
Словом, влюбленные были предоставлены сами себе и использовали уединение в свое удовольствие. Во всяком случае, Кантор именно так воспринимал это ничегонеделание на ковре и откровенно наслаждался покоем, музыкой и тихой лаской Ольги. Он в который раз отгонял непрошеные мысли о том, что это счастье не продлится долго. Максимум до вечера. А ночь приближалась неотвратимо, как судьба. Вечер означал возвращение в свою комнату, фальшиво-натянутое «спокойной ночи» Ольге и очередную порцию кошмарных снов. Наблюдая, как за окном сгущаются сумерки, Кантор с тоской предчувствовал, что ему предстоит в ближайшее время, и от этого настроение портилось стремительно, как молоко на солнцепеке. Опять все сначала. Вновь всю ночь носиться по каким-то переулкам, кого-то безуспешно догонять, искать Ольгу и не находить, пытаться спасти и не успевать, слышать ее крик и не иметь возможности до нее добраться, беспомощно смотреть, как ее убивают… Биться о стены, рваться в оковах, умирать от ужаса… И потом просыпаться с мокрым лицом и трясущимися руками, материться в подушку от бессильной злости на самого себя и переругиваться с внутренним голосом, который сочувствует и раздает полезные советы. Кретин озабоченный! Спать не одному, затащить в постель Ольгу, чтоб не так страшно было? Еще и ее перепугать насмерть, вот будет красота! И опозориться заодно, чтобы Ольга увидела, в каком состоянии он просыпается, и приняла его за какого-то слабонервного труса вроде Жака!.. Не дождешься! Нашел тоже бедненького зайчика! Заведи себе отдельное тело, и спи тогда, с кем хочешь!