Хроники вечной жизни. Иезуит
Шрифт:
— Для этой женщины они стоили того.
— А что за мужчина, которого графиня полюбила? Она имела в виду вас?
— Не знаю, Джон. Возможно. Но так ли это, навсегда осталось тайной.
— И чем же закончились ваши приключения в замке Чейте?
— Ах, да… Подземный ход привел нас в пещеру на краю деревни, я дотащил святого отца до постоялого двора и положил на постель. Он был очень слаб, но упорно торопил меня вознести молитву о чуде обмена телами. Я не стал его дольше мучить, сел рядом, снова притворился, что молюсь, а сам мысленно произнес волшебную фразу. Когда привычная пелена спала, я, едва дыша, лежал на кровати, а передо мной сидел все еще не пришедший в себя священник. Вскочив со стула, он принялся ощупывать ноги, руки и все спрашивал меня: «Свершилось? Свершилось?»
Вскоре он убежал, а я остался один. Надеюсь, Господь простит мне шутку над его служителем. Уверен, с тех пор святой отец и впрямь поверил в чудеса.
Я отлеживался на постоялом дворе еще сутки, а потом двинулся домой. Немного пришел в себя после пережитого, а потом направился в Надьбич к графу Дьёрдю Турзо и рассказал историю Эржебет. Зная то, что знал я, он уже не мог не принять меры. Оказалось, моя жалоба стала далеко не первой, более того, нечто похожее на расследование уже велось. Однако после моего рассказа оно ускорилось, по всем окрестным деревням были разосланы дознаватели, собиравшие показания. Когда информация отовсюду начала стекаться к графу, он пришел в ужас: юные крестьянки пропадали в окрестностях Чейте сотнями.
Сразу после Рождества Турзо с большим отрядом отправился в замок и предъявил графине Батори обвинение. Она и ее сообщники были арестованы. В замке провели обыск и наткнулись на три свежих трупа. Как видите, эта дама не оставила своих милых привычек.
Дознаватели пошли дальше, перекопали весь лес и обнаружили десятки зарытых скелетов. Среди них было и тело Томаша Надя. Я опознал его по одежде и приказал перевести в поместье. Он похоронен в семейном склепе, и чувство вины перед этим человеком терзает меня по сей день.
Дело дошло до суда, но приглашать на него Эржебет не стали, дабы не позорить ее род. Я, как и сотни других свидетелей, давал показания. Естественно, я умолчал об исповеди графини, но рассказал о трех трупах, найденных мной в лесу, о смерти Агнешки и Марии Шандор и, конечно, о зрелище, которое видел в ту ужасную ночь, когда Дорка забыла запереть тайную дверь. Иногда я думаю — может, она специально оставила ее открытой, чтобы я мог все увидеть и разоблачить хозяйку? У Доротеи в замке подрастала дочь, и она не могла не бояться, что однажды графиня убьет и ее.
Суд признал Эржебет Батори и слуг виновными в восьмидесяти убийствах. Я пытался в своих показаниях хоть как-то обелить Дорку, но это не помогло, ее вместе с Илоной приговорили к сожжению, Фицко — к отсечению головы, а третью служанку, Кату Беницку, казнить не стали, сочтя ее участие вынужденным.
Саму же графиню хоть и оставили в живых, но вряд ли она была этому рада. Ее замуровали в замке Чейте в собственной спальне, заложив кирпичом окна и дверной проем. Оставили лишь узкую щель, чтобы передавать пищу, поставили у двери часового и… забыли о ней. Эржебет прожила еще три года, тихо, молча, никого ни о чем не прося.
Много лет спустя я узнал, что Батори была протестанткой. Ума не приложу, зачем ей понадобилась исповедь… Видимо, под воздействием любви душа графини немного очистилась, и ей стало так тяжело носить в себе эту жуткую ношу, настолько захотелось выговориться и быть выслушанной, что она пренебрегла правилами и позвала католического священника, ведь он был обязан соблюсти тайну исповеди. Если честно, мне даже немного жаль ее, она стала заложницей собственных представлений о величии.
— А что же сталось с вами? — осторожно спросил викарий.
— Не знаю, как объяснить, дорогой друг… Конечно, было очень тяжело. Моя возлюбленная погибла, отец тоже. Я чувствовал себя так паршиво, будто сам был помощником графини Батори. Конечно, мне удалось остановить ее и спасти немало возможных жертв, но случившееся подействовало на меня угнетающе. Даже сейчас, вспоминая об этой истории, я испытываю то же пакостное чувство.
Целыми днями сидел я дома, пребывая в унынии, и лишь изредка выезжая к соседям. И однажды у Шандоров познакомился с французским священником, отцом Полем Лавуазье. Эта встреча определила мою судьбу на многие годы вперед.
Королевская Венгрия, XVII век
— Вот такая ужасная история произошла в наших краях, — вздохнув, закончил рассказ Имре Шандор. — Теперь мы с Иштваном — товарищи по несчастью, сумасшедшая графиня убила среди прочих мою дочь и его отца.
Они сидели втроем в библиотеке Шандоров, потягивая медовый напиток. Отец Поль, невысокий толстенький священник с добродушным лицом, прижал руку к груди.
— Страшно представить, что вам пришлось пережить, господа. Особенно вам, мсье Надь. Как вы не побоялись сунуться в это логово?
— У меня не было выбора, преподобный отец, — просто ответил Иштван.
Глаза священника светились искренним сочувствием. Он смотрел на юношу так, словно хотел взять на себя его боль.
— Не надо отчаиваться, сын мой, Господь милостив, и со временем ваши раны затянутся. Ах, если б я мог вам помочь!
Иштван, искренне тронутый добротой церковника, с благодарностью посмотрел на него.
— Да, я верю, все будет хорошо. Однако же давайте побеседуем о чем-нибудь более приятном. Вы прекрасно говорите по-венгерски, святой отец, где вам удалось этому научиться?
— О, моя бабка из здешних мест, — с готовностью ответил священник, — и матушка часто говорила со мной на языке наших предков. Здесь я по делам епископства, сейчас преподаю богословие в Вене, а учился во Франции, в Марселе. Вы бывали там?
Иштван, который много лет лечил там с Нострадамусом чуму, чуть было не брякнул «да», но вовремя опомнился.
— Увы, отец мой, не довелось.
«Н-да, так недолго и проговориться. Объясняй потом, почему я болтаю невесть что».
Общение со словоохотливым Полем Лавуазье доставляло ему удовольствие. Тот смотрел с интересом и участием, словно в холодный ветреный день выглянуло солнышко и согрело своим теплом. И потому, когда священник попросил позволения как-нибудь навестить его, Иштван с радостью согласился.