Хроники Януса
Шрифт:
Первые два года в Риме, по признанию Плиния, были тяжелы для неё. Помимо холода зимой, нехватки денег на уголь и скудной пищи, были и тяготы душевные, ибо для неё, привыкшей к тишине, природе и простору, жизнь в городе казалась невыносимой. Но прошло два года, и жизнь наладилась. Её отец хорошо разбирался в сортах винограда и выбрал те, которые пригодны для здешней почвы. Кроме того, он знал толк в смешивании и умел выбрать нужную пропорцию для того, чтобы вино обрело свой «нрав». В своём труде он не забывал воздавать почести Вакху и Церере, жертвуя суммы на устроение празднеств – а боги, очевидно, благоволили ему в ответ. Поэтому, имея небольшое имение и малое число работников, он добился того, что его вино заслужило похвалу среди знати. Ещё больше лести его вину добавил Велий Фортунат, известный римский гурман; человек жизнерадостный и большой знаток вин, он однажды распробовал его вино и раструбил
Мы познакомились на званом ужине. Помню, как я открыл дверь и вошёл. Плиния сидела возле окна и что-то тихо напевала. На коленях у неё была видна маленькая кошка, которая подпевала своим мурлыканьем. Плиния была смущена. Увидев меня, она погладила кошку и, поцеловав в темя, поставила её на пол. У Плинии были большие карие глаза, овальное лицо и волнистые волосы. Когда она заговорила, я услышал мягкий голос. Моя будущая жена была мила и привлекательна, но не ослепительная красавица. Или, как бы это сказать лучше… она не стремилась подчеркнуть это. Она была не так щепетильна к своей внешности, как Фабия. Она не использовала масла для кожи или искусно увивала волосы, или подводила глаза и губы. Она не стремилась утвердить себя перед мужчиной с помощью чего-то внешнего. Её красота была другая и в другом. Но это я разглядел уже после.
Как всякая девушка, Плиния мечтала найти достойного и любящего супруга. Но в Риме лишь отцы определяют судьбу дочерей. Она была готова смириться с выбором отца. Тем не менее неустанно молила Юнону о том, чтобы та направила мысли отца на верную стезю в поиске мужа для его дочери. Теперь, оглядываясь назад, когда мы счастливы в браке и имеем детей, я вижу, что Юнона услышала её.
Странно, но после первой встречи мы не искали повода встретиться вновь. Новые встречи произошли непредвиденно. Следующая случилась через шесть дней после первой и, опять же, после визита их семьи в наш дом. Точно так же и другая. Третья, однако, была только между нами. Она произошла случайно на одной из улиц Рима, где я встретил её в сопровождении подруги. Кажется, это было недалеко от портика Руфия. Я говорю так потому, что ни я, ни она, на самом деле не питали никаких планов о продолжении знакомства, а всё, что произошло после, произошло как бы волею судьбы.
Эта третья встреча решила всё. Плиния попрощалась с подругой, и мы остались вдвоём. Мы долго гуляли. Я что-то ей говорил, уж не помню что, а она с интересом слушала. Затем уже я слушал её рассказ о галлах, и том как им чудом удалось избежать плена. Это был грустный рассказ. Я проводил её до дома. После чего спросил, могу ли я прийти к ней, чтобы снова увидеть её. Она ответила, что почтет это за большую честь.
***
Здесь я хотел бы немного отвлечься от воспоминаний о свиданиях с моей будущей женой и вспомнить одно поразительное событие, которые случилось именно в ту, третью встречу. Тогда я не придал этому значения, но теперь, с годами, размышляю над тем что я видел и слышал, и это не выходит у меня из головы.
Как сейчас помню, день близился к вечеру, и я провожал Плинию до дома. Мы находились в районе где-то между Мугонием и Велией. Мы шли и разговаривали. Затем мы свернули на Виа Сакра и прошли шагов сто вдоль древней стены, известной у нас как Энейская. Люди, проходящие мимо нас, не вызывали нашего любопытства. За исключением одного человека. Этот человек заметно выделялся из толпы. На первый взгляд, он был совершенно растерян. Вид его был таков, будто или заблудился, либо не понимал как он сюда попал. Так бывает с чужестранцами, либо с теми из стариков, у которых отшибло память. Я сказал про стариков, потому что на вид тому человеку было не меньше семидесяти. Щеки его покрывала густая щетина с проседью, а само состояние его было крайне усталым, не сказать, измождённым. Однако он твёрдо стоял на ногах, бросая удивлённые взгляды по сторонам. Я не придал бы этому значения – мало ли какие люди бродят по Риму, если бы не одно обстоятельство: когда он обратил взгляд на меня и Плинию, он моментально преобразился и сделался необыкновенно взволнован. Мы с ней заметили это. Увидев нас, он тут же вытянул руку, видно, стараясь привлечь наше внимание, но вдруг опустил, словно сожалея, что заставил нас остановиться. Мы, однако, остановились и посмотрели на него с удивлением. Вдруг губы его задрожали, а из глаз потекли слёзы. Я тут же подошёл к нему, оставив Плинию в стороне. Теперь я рассмотрел его лучше. Лицо его было ничем не примечательное. Но оно чем-то напомнило лицо моего родного деда. Что-то удивительно знакомое было в его облике;
– Ведь так не должно быть, правда? – наконец медленно, слегка сдавленным голосом, словно человек который не слышит самого себя, произнёс он.
– Что-то не так? – спросил я.
– Песок, – кивнул он. – Он не должен уходить снизу вверх.
Я опять поглядел на часы.
– Он и не уходит cнизу вверх. Он падает сверху вниз, – сказал я.
– Ты просто этого не видишь. Но ты… ты будешь это видеть.
Я опять удивлённо посмотрел на него. Он не пояснил своих слов.
Я собрался ещё спросить его, как вдруг он перевёл глаза с меня на Плинию. Увидев её, он вдруг снова испытал непонятное волнение, и я вновь заметил, как слёзы снова выступили у него на глазах. Я обернулся и тоже посмотрел на Плинию, пытаясь определить что же так опечалило его, потому что ничто в Плинии не вызывало моего беспокойства. Увидев как я обернулся, она улыбнулась мне. Я снова посмотрел на него. Его поведение было странным, хотя по виду он не был пьян и не казался сумасшедшим.
Мне отчего-то стало жаль его. Я не знал причину его горя, но мне захотелось ему помочь. Возможно, Плиния напомнила ему кого-то – может быть, жену, дочь или сестру, не знаю. К тому же, я хоть и сказал, что внешность тут не при чём, но, глядя на него, невольно вспомнил о дедушке Сиксте, который не так давно умер и которого я очень любил. Слёзы в глазах человека так похожего на моего деда, тронули меня.
Я было открыл рот, чтобы снова спросить что его так печалит… Но он опередил меня и произнёс те самые слова, над которыми я размышляю до сих пор.
Он перестал смотреть на Плинию и перевёл взгляд на меня.
– Когда наступит тот день, пусть она не возвращается, – произнёс он.
– Какой день? – спросил я, недоуменно глядя на него.
– Пусть она не возвращается принести что-то назад.
– Что принести? О чём ты говоришь?
Мы стояли и смотрели друг на друга. На его же лице тревога перемежалась с грустью. Я так и не понял что он говорил, и не стал допытываться. Как я сказал, вероятно у него было какое-то горе, либо он в самом деле страдал душевным расстройством. Я лишь вздохнул и, развернувшись, направился к Плинии.
– Кто он и чего ему нужно? – спросила она.
– Я не знаю, – пожал я плечами. – Он странный. И говорит странные вещи.
– Что он говорит?
– Неважно. Пойдем.
И мы снова двинулись в сторону её дома. Сделав шагов двадцать, я бросил взгляд через плечо. У Энейской стены уже никого не было.
***
После той встречи, я снова пожелал увидеть Плинию, но не смог. Я захворал. У меня случился жар, и я слёг на две недели. Не скрою, я очень хотел знать что она думает обо мне. Но я, также, понимал, что с моей стороны будет бестактно спрашивать её об этом, потому что она скромна и никогда сама этого не скажет…
Когда я выздоровел, я пришёл в их дом. Она была не первая кого я там встретил. Я увидел её брата Децима – шустрого и разговорчивого малого, который исполнил моё желание о тайных мыслях Плинии. Как я понял, она не знала, что я был болен и истолковала это по-своему. «Привет тебе, славный Луций, – тараторил он, жуя грушу и громко чавкая, – … матушка ей говорит «чего ты ревёшь, глупая?», а она: «Луций больше не придёт, я что-то не то сказала ему!», и сильней ревёт, а матушка ей: «что ты что себе вообразила, глупая? Ты неровня ему, они знатные патриции».