Хроники железных драконов
Шрифт:
— Мы прочли молитвы и сбрызнули ее ведьминой кровью. Теперь надо достать Блюгговы ногти или еще что, зашить ей в пузо и спалить в печке.
— Это же убийство! — возмутилась Джейн. Колючка хихикнула.
— Я серьезно! Убивать нельзя. И вообще, что за глупости!
Колючка, как и Ходуля, была из переменщиков и, как все переменщики, умом не блистала. Джейн давно усвоила, что Колючку только одним способом можно заставить молчать: говорить непосредственно с ней, уверенно и громко.
— Что это даст? Даже если и выйдет, в чем я сомневаюсь, они же этого так не оставят. Будет
Это должно было их убедить. Но, к удивлению Джейн, они тихо, но упрямо застрекотали, будто сверчки.
— Он работать заставляет без передышки!
— Дерется!
— Ненавижу старого хорька!
— Убить, — слабо продребезжал мальчик-тень над самым ее ухом. — Убить вонючку! — Она повернулась, но его там не было.
— Тихо! — Крутой бросил на Джейн презрительный взгляд. — Убить Блюгга нам придется, другого выхода нет. Иди сюда, Ходуля!
Ходуля, сидя, подъехал ближе. Ноги у него были длиннющие — когда он сидел, колени торчали выше головы. Он вытащил ногу из деревянного башмака и сладко почесался за ухом.
— Ну-ка, наклонись!
Молодой переменщик, тощий и костлявый, послушно наклонился. Крутой одной рукой пригнул ему голову пониже, а другой раздвинул прямые тусклые волосы.
— Видите, перья пробиваются!
Он вздернул Ходулину голову и потеребил его за острый и длинный, в локоть длиной, нос, чтобы показать, как тот ороговел.
— А пальцы на ногах у него посмотрите! Не пальцы уже, а настоящие когти.
Дети, отпихивая друг друга, потянулись смотреть. Ходуля помаргивал, но терпел. Наконец Холстина фыркнула и сказала:
— Ну и что?
— А то! Возраст его подходит, не видишь? На нос посмотри, на глаза! Да он же еще до Новой Луны переменится! А тогда… — Он драматически замолчал.
— Что тогда? — Шелестящий, как ночной ветерок, голос мальчика-тени теперь раздавался из-за плеча Колючки.
— Тогда он летать сможет! — с торжеством в голосе воскликнул Крутой. — Перелетит через стену и все! Не вернется больше! Освободится.
Свобода! Джейн задумалась. Сидя на пятках, она откинулась назад и представила, как Ходуля неуклюже хлопает крыльями в осеннем зелено-бронзовом небе. Картина эта ее захватила. Выше, выше, над стеной, над колючей проволокой! И вот корпуса завода и сортировочная стремительно пропадают внизу, а он взмывает все выше — выше, чем дым из труб, — все выше в раздвигающееся перед ним небо, выше самой Дамы Луны! И никогда, никогда не вернется!
Конечно, такого быть не могло. Только драконы со своими полулюдьми-пилотами могли покинуть завод по воздуху. Остальных, как рабочих, так и начальство, удерживали внутри высокие стены, а у ворот — стражники и громадный чугунный Часохрон. И все же в этот момент она ощутила в себе какое-то новое стремление. Она вдруг поняла, что если и не свобода, то хотя бы мысль о свободе возможна, и желание освободиться заявило о себе непререкаемо и властно. Что-то в ней пробудилось, в глубинах мозга, встрепенулось и огляделось вокруг с угрюмым интересом.
Мгновенное головокружение, тошнота — и вот
— Ну, улетит, — угрюмо сказала Холстина. Ее хвост недовольно ходил взад-вперед. — Что ж, теперь мы, выходит, должны порадовать его на прощание тем, что убьем Блюгга?
Ей не полагалось так нагло разговаривать, и Крутой стукнул ее кулаком по плечу:
— Дура прыщавая! Клизма! Что ж ты думаешь, Блюгг не заметил, что ли? Ясно, он принесет Богине жертву, чтоб перемены не было!
Никто на это ничего не ответил. Джейн неохотно спросила:
— Что за жертву?
Он сжал в кулак между ног одну руку, а другой изобразил серп, потом сделал быстрое режущее движение серпом и уронил руку.
— Дошло?
Джейн не поняла, но не хотела в этом признаваться. Покраснев, она протянула:
— А-а-а!
— Ну вот, а я подсмотрел за Блюггом. Когда нет плавки, он в полдень идет к себе в кабинет. Оттуда он следит за нами в окно и стрижет свои грязные когтищи. У него такой нож громадный! Он ногти свои срезает под корень — и в пепельницу. А когда все срежет, то заворачивает в бумажку — и в печь, чтобы никто, никак… Но я его отвлеку! Тогда Джейн войдет в кабинет и стырит пару обрезков. Только не больше! — Он строго посмотрел на Джейн. — Заметит еще!
— Я? — вскрикнула Джейн. — Почему я?
— По кочану. Против нас у него дверь защищена. А ты другой крови. Тебе его обереги нипочем.
— Спасибо за доверие, — произнесла Джейн. — Но я не буду. Нельзя этого, я уже сказала почему. — Несколько детишек поменьше угрожающе надвинулись на нее. — Что хотите говорите, вы меня не заставите! Пусть для вас кто другой старается.
— Да не упрямься ты! Подумай только, как мы будем тебе все благодарны! — Крутой опустился на одно колено, склонился к ней и смешно задвигал бровями. — Век твоим обожателем верным буду!
— Ни за что!
Ходуле трудно было следить за разговором. Все переменщики были такие — чем ближе к зрелости, тем глупее. Насупив брови, он повернулся к Крутому и неуверенно проговорил:
— Я что, не полечу?
Крутой отвернулся и в сердцах плюнул на пол:
— Нет, не полетишь! Если Джейн не передумает.
Ходуля заплакал.
Сначала он всхлипывал очень тихо, потом все громче и наконец, откинув голову, отчаянно завыл. Дети навалились на него в ужасе, зажали рот. Его рыдания стали глуше, потом прекратились совсем.
Все затаили дыхание, слушая, не заскрипят ли расшатанные ступеньки под тяжелыми шагами Блюгга, не дойдет ли до них его всегдашний запах — спертый дух злобы и с трудом удерживаемого гнева. Даже Крутой перепугался.
Но все было тихо. Только киберпсы храпели на проходной, да беспрестанно шуршали, ворочались и позвякивали цепями драконы на сортировочной, а где-то далеко-далеко чуть слышно названивали полуночные колокола в честь какого-то лесного празднества. Блюгг не проснулся.
Дети успокоились.