Хронопарадокс
Шрифт:
У волосатого глаза на лоб полезли. А Дэн хмыкнул:
— Не знаешь — не суйся. Вот я точно в курсе, справлялся. Один отец у меня — американский немец, второй — французский араб, а вынашивала итальянская еврейка, хотя я и не уверен, что её гены тоже есть, — и добавил со сдержанной гордостью. — А баба моя — эфиопка японского происхождения. Шикарная.
Волосатому понадобилось некоторое время, чтобы впучить глаза назад, хотя уж у Дэна-то с родословной всё в порядке.
— Слышь, путешественник, — говорю, — ты не переживай.
А Дэн одёрнул меня оскорблённо:
— Я, знаешь, ли, не химера. У меня только собственный корпус и синтетика.
Волосатый слегка опомнился и спрашивает:
— Простите… а что такое «химера»?
— Организм из кусков других организмов, — говорю. — Я — из двух людей, а вообще бывает по-разному.
Волосатый на меня посмотрел, будто у меня изо рта на его глазах вылезло что-то непотребное. Хотел что-то сказать, но проглотил. Помолчал. И спросил:
— А вы это… в бога верите?
Дэн, тупая машина, просто заржал. Не понимает, ящик с микросхемами, что со средневековыми жителями надо помягче — они-то ещё дикие, мыслят примитивно, с предрассудками. И я попытался объяснить мягко:
— Ты не нервничай. Тут же твоё будущее. Ну как он может верить, если он — жмур, набитый электроникой? Ему и верить-то нечем. То есть, душа у него есть, но не религиозная никак. А взять меня? Ну ты подумай…
И мы с Дэном отчётливо увидели, как волосатый хочет вернуться. Но Ванесса уже открыла ворота — и вот он, утренний город, как на ладони. На рай абсолютно не тянет.
А волосатый бормочет:
— А я ж говорил! А я ж предупреждал! Никакой генетики! Никакой биологии! Никакой медицины этой бесовской! Назад, к предкам, назад…
Дэн говорит:
— Не выйдет у тебя к предкам — мощности маловато у твоей машины времени.
А волосатый прыгает взглядом по окружающему миру, глаза дикие, борода встопорщилась — и не понятно, то ли он в ярости, то ли в ужасе.
Мне жалко стало. Что ж он, виноват, что ли, бедный дикарь, что ему будущее так против нутра пришлось? Он, может, мечтал, что через полтораста лет все национальности разделят заборами и в бога верить заставят — и теперь ему худо. Ну, предрассудки. А что, человечество, как только кончило мамонтов забивать, так сразу — в космос и генетика?
А волосатый ткнул пальцем в пространство и лепечет:
— Кто это? Кто это?
— Это генмодификат, — говорю. — Гермафродит, наверное, они в моде сейчас. Милашка.
— Как это, — говорит, — «в моде»?! А когда выйдет из моды?!
— Выйдет, так сделает новый корпус себе, — говорю. — Делов-то…
— А вон те… крашеные мальчики?
— Это не мальчики, — говорю. — Это девушки. Курсантки ГенМилитари. Апгрейдят себя под асекс, у них считается круто.
— А та… красоточка?
— Это не красоточка, — говорю. — Это парень. Трансвестит. Шлюха, наверное, домой возвращается с плешки. Ты отметь: если такие сиськи — то явно шалава, всё равно, какого пола. Приличные барышни себе грудь так не надувают, а парни — и тем более.
Волосатый к рекламному щиту прислонился, весь в поту, хоть утро и прохладное. Замкнул тактильный контакт на рекламной директории, ангел-голограмма запел райским голоском: «Самый свежий запах, самый надёжный дезодорант, для самых крутых мужчин…» — Дэн его выключил.
Волосатый вытер лоб. Морда у него обвисла.
— Но вон те-то — нормальные? — спрашивает шёпотом.
— Конечно, — говорю. — Что в них ненормального. Традиционалы. Живые. Мужчины. Любовники, похоже.
— Почему? — стонет. — Почему они традиционалы, если они любовники, ради бога?!
— Потому что традиционалы, — говорю, — это те, кто сам живой и спит с живыми.
— А другие, — спрашивает страшным голосом, — что, с мёртвыми?!
— Да по-всякому бывает, — говорю. — Не обязательно. Может, с некроморфами, с машинами, с куклами, с голограммами… Мало ли, кого человеку может захотеться, какая разница…
Вот тут он и не выдержал. Замахал руками, взрыднул и побежал обратно. Мы с Дэном за ним еле угнались, чтобы скинуть поле с его машины времени.
Не попрощался и не поблагодарил. Сразу вскочил в седло — и давай раскочегаривать свою тарантайку. Бормоча: «И атеистов… и генетиков… и пидоров… и либеральных журналистов… и феминисток… и биологов… и космополитов… и электронщиков… и программистов… да всех учёных вообще!» — а взгляд совершенно безумный и борода дыбом.
Мы пронаблюдали, как он вернулся в свой текущий момент: и свечение, и верчение, и ту электронную бурю, которую Ванесса засекла. Дэн смотрел — и ухмылялся, как акула.
— Круто, — говорит, — ты его сделал. Я, правда, не понял, как — но круто. Он же обделался по уши, хрононавигатор хренов…
И я ухмыльнулся, хоть тоже не понял, как его сделал. Но тут меня вдруг как коротнёт!
— Дэн, — говорю, — а зря мы его отпустили. Мочить его надо было, гниду. Это ведь он что бормотал-то? Что его поганые сподвижники собираются делать со всеми этими, а? С целой массой народу? С атеистами, биологами и электронщиками? А вдруг убивать? Это, знаешь, будет не бабочка. Это будет такой катаклизм… Социальный… Ты, часом, того? В бога не поверил?
И тут Дэн как заржёт! Прямо пополам согнулся, до слёз.
— Ронни, — говорит, — тупой киборг, если бы у него сработало, мы бы верили в бога с самого начала! Тут одно из трёх, врубись: либо он не добрался до текущего момента, либо у них со сподвижниками ни фига не вышло, либо отросла другая ветвь вероятности. Где все сидят в гетто и богу молятся. Хронопарадокс, понимаешь?
— Ну слава богу, — говорю.
У Дэна такая морда сделалась на целую секунду, что стоило это сказать, право слово!