Хрупкая душа
Шрифт:
На мой звонок Марин вышла в футболке с обложкой «Револьвера» The Beatles и спортивных штанах с буквами UNH вдоль ноги.
— Как вы здесь оказались?
— Нам нужно поговорить.
— Позвонили бы… — Она оглянулась в поисках Шарлотты.
— Я один.
Марин скрестила руки на груди.
— Мой адрес не указан в телефонной книге. Как вы меня нашли?
Я пожал плечами.
— Я же полицейский.
— Это грубое нарушение права на…
— Отлично. Можете подать на меня в суд, когда суд над Пайпер Рис закончится. —
— Да. Мы не можем влиять на прессу, разве что отвечать: «Без комментариев».
— На меня не рассчитывайте.
— Прошу прощения?
— Я не буду участвовать в этом суде. — Произнеся эти слова, я словно перевалил тяжкую ношу на плечи какого-то другого слабака. — Я подпишу всё, что скажете. Хочу, чтобы всё было чин чином.
Марин растерялась.
— Зайдите в дом, побеседуем.
Если снаружи ее дом меня просто удивил, то интерьер его буквально потряс. Одна стена целиком была завешана полочками с фарфоровыми статуэтками, другая — кружевами. На диване, как водоросли по поверхности озера, плавали салфетки.
— Уютно у вас, — солгал я.
Марин равнодушно взглянула на меня.
— Я снимаю дом со всей меблировкой, — пояснила она. — Хозяйка живет во Флориде.
На обеденном столе я заметил стопку папок и блокнот. По полу были разбросаны смятые листы бумаги — что бы она сейчас ни писала, процесс явно не шел.
— Послушайте, лейтенант О’Киф… Я понимаю, что знакомство наше началось не самым лучшим образом и дача показаний… тяжело вам далась. Но давайте попробуем еще разок. В суде всё будет иначе. Я абсолютно уверена, что сумма компенсации, назначенная присяжными…
— Мне не нужны ваши грязные деньги! — перебил ее я. — Пусть сама всё забирает!
— Мне кажется, я поняла, в чем проблема. Но поймите и вы: это деньги не для вас и не для вашей жены. Это деньги для Уиллоу. И если вы хотите обеспечить ей достойную жизнь, вам нужно выиграть это дело. Если вы сейчас пойдете на попятную, это будет лишняя зацепка для защиты…
Она слишком поздно поняла, что я рад дать защите лишнюю зацепку.
— Моя дочь, — сквозь зубы процедил я, — читает на уровне шестиклассницы. Она прочтет и эту статью, и, пожалуй, десятки подобных. Она услышит, как ее мать признается всему миру, что не хотела ее рожать. Так что вы, Марин Гейтс, сами ответьте мне на вопрос, как будет лучше: если я приду-таки в суд и сделаю всё возможное, чтобы загубить ваше дело, или если я останусь дома, чтобы Уиллоу могла обратиться за помощью хоть к кому-то, когда заподозрит, что никто не любит ее за непохожесть на других?
— Вы уверены, что для вашей дочери так будет лучше?
— А вы 7. —задал я встречный вопрос. — Я не уйду отсюда, пока вы не дадите мне на подпись все необходимые бумаги.
— Вы же не думаете, что я смогу наспех что-то набросать в воскресенье утром, да еще и не у себя в офисе…
—
Я уже собрался выйти на улицу, когда Марин остановила меня.
— Погодите. А ваша жена… Что она думает о вашем поступке?
Я медленно повернулся к ней.
— Моя жена обо мне не думает.
В тот вечер я Шарлотту не увидел. На следующее утро тоже. Я прикинул, что этого времени хватит, чтобы Марин сообщила Шарлотте о моем решении. И все же даже самый принципиальный человек подчиняется инстинкту самосохранения: я бы ни за что не вернулся домой без пары-тройки стаканчиков для храбрости. А поскольку я еще и коп, надо было дождаться, пока алкоголь выйдет из организма и я смогу вести машину.
К тому времени, если повезет, она уже будет спать.
— Томми! — окликнул я бармена, придвигая свой пустой бокал из-под пива.
В этот бар мы пришли вместе с ребятами после работы, но они уже все разъехались по домам, к женам и детям. Ужинать. Для предобеденного аперитива было уже слишком поздно, для ночных гулянок — слишком рано. Помимо нас с Томми, в баре сидел только один человек — старичок, обычно начинавший пить в три часа дня и прекращавший, когда за ним приезжала дочь.
Над дверью звякнул колокольчик, вошла какая-то дама. Под облегающим леопардовым пальто обнаружилось еще более облегающее ярко-розовое платье. Из-за таких вот нарядов прокуроры обычно и просерают дела об изнасилованиях.
— Прохладно на улице, — сказала она, усаживаясь на табурет рядом со мной.
Я не отрывал взгляд от дна своего пустого бокала. «А ты попробуй одеваться — может, согреешься», — подумал я.
Томми вручил мне новую порцию и обратился к женщине:
— А вы что будете?
— «Грязный» мартини, — сказала она и улыбнулась мне. — Вы не пробовали?
— Не люблю оливки, — ответил я, прихлебывая пиво.
— Я люблю высасывать перец, — призналась она, распуская волосы. Золотистые кудри хлынули ей на спину рекой. — Как по мне, пиво на вкус не лучше наполнителя для кошачьих туалетов.
Я рассмеялся.
— А вы пробовали?
Она вскинула бровки.
— А у вас разве не бывало так, что смотришь на что-то — и точнознаешь, какой у него вкус?
Она же сказала «что-то», верно? Не «кого-то», а «что-то»…
Я никогда не изменял Шарлотте. Даже мысли не возникало. Бог свидетель, мне по работе приходится иметь дело с множеством весьма доступных барышень. Возможность имелась. Если честно, даже сейчас, на восьмом году брака, я не хотел никого, кроме нее. Но женщина, на которой я женился, — та самая, что у алтаря обещала каждый день кормить меня ванильным мороженым, пускай оно и хуже шоколадного, — изменилась. Дома меня ждала другая. И эта женщина была от меня далека. И думала лишь об одном. И настолько хотела добиться того, чего у нее не было, что напрочь забывала о том, чем располагала.