Хрущев. Творцы террора
Шрифт:
Эта книга - не о революции и не о советской власти, потому не буду разбирать все это в деталях. Как-нибудь в другой раз: Однако на один вопрос надо бы дать ответ. А именно: если эта власть была так плоха, почему она удержалась? До начала 30-х годов в это мало кто верил внутри страны и никто не верил за границей. Когда началась коллективизация, то падения советской власти ожидали буквально со дня на день. Большевики выкаблучивали по отношению к могучей и непредсказуемой стране такое, на что нынешние американцы, при всей их силе, решились бы разве что в каком-нибудь Парагвае, ибо с чуть более сильным Ираком уже не катит: А ведь советское правительство удержалось во время Гражданской войны, страна не сдетонировала при коллективизации, не капитулировала в Великую Отечественную. И, кто бы что бы ни говорил, объяснить это можно лишь двумя вещами: рабской психологией народа либо тем, что народ был за правительство. Несмотря ни на что.
Насчет рабской психологии семнадцатый год, кажется, все прояснил. Во многом именно тем и объясняется успех большевиков, что страна больше не хотела себе хозяев - в смысле бар и господ. Все эти крестьянские восстания при советской власти, конечно, имели место: но то были чисто домашние разборки. Грубо говоря, мужики стремились к своему идеалу - налогов не платить, рекрутов не давать, - а государство к своему: деревня должна быть управляемой и давать хлеб. Каждый ломил силой: одни - вилы продотрядовцам в живот да красного петуха в колхозный амбар, другие - повстанцев к стенке, кулаков в Сибирь. Ну стиль взаимоотношений был в то время такой, что тут поделаешь: И если в 1930 году число восставших насчитывало миллион человек, то ведь остальные-то все-таки не восставали, несмотря на все «перегибы». А народу в деревне в то время жило около 120 миллионов. И если кто-то думает, что восставшие крестьяне снова пустили бы к себе помещика:
По-видимому, идея «социальной справедливости», выдвинутая большевиками, низам христианской страны оказалась все-таки ближе, чем многочисленные теории, объясняющие, почему богатый должен быть богат, а бедный - беден. Тем более в России, где менталитет своеобразный: русский человек предпочитает жить не по закону, а «по понятиям», не по теории, а как считает нужным. Этим отчасти объясняется то, что общество достаточно активно относилось к большевистским преобразованиям и готово было многим ради них поступиться: потому что те совпадали с народным представлением о том, что надо делать.
(Возьмем для примера 90-е годы: при таком мощнейшем средстве «промывания мозгов», как телевидение, при всей кажущейся логичности демократических идей буча все равно была в основном верхушечной, интеллигентской. Народ какое-то время пошумел, но уже через несколько лет попросту перестал ходить на выборы, а слово «демократия» стало в России ругательным, да еще две буковки в середину вставили, совсем хорошо получилось:)
Кредит доверия был таким, что это позволило стране продержаться еще пятьдесят лет после войны: да и дольше бы держались, если бы у Советского Союза, как в начале века у Российской империи, полностью не сгнила верхушка.
Так что сказка о «злобных большевиках», терроризировавших страну до полной бессловесности, не выдерживает критики. Во-первых, эту страну не очень-то и затерроризируешь. А во-вторых, не стоит забывать, какое наследство досталось большевикам от «золотой России, которую мы потеряли» (особенно если считать Временное правительство, интервентов и «белых» также ее представителями). Полная разруха в промышленности (10% от уровня 1913 года), агонизирующий транспорт, одичавшее население. Чудовищная отсталость сельского хозяйства, с которым было вообще непонятно что делать. Катастрофическая нехватка специалистов во всех областях, кроме военной:
Нет-нет, конечно, я понимаю, Российская империя была могучей и великой державой во всех отношениях. Это гады-большевики пришли и за несколько месяцев довели ее до ручки. Как в том анекдоте: «Я сорок лет сапоги носил, и ничего, а зять надел и за неделю изорвал».
«Кровью умытые» в коридорах власти
Вечная трагедия науки: уродливые факты убивают красивые гипотезы.
Томас Гексли, британский ученыйНо все это не отменяет того факта, что в октябре 1917 года к власти в России пришли радикалы. Которые и составили потом правящую верхушку общества. А радикал - это вполне определенный психологический тип. Это человек, который «против».
Нет, он, конечно, говорит, что он «за»: За какую-нибудь великую идею социальной справедливости или национального возрождения, как правило, совершенно нежизнеспособную: Но ведь они никогда не собираются реально воплощать в жизнь то, что декларируют! Это так, брэнд для рекламы. Они живут за счет того, что выступают против существующей власти. Как диссиденты. Только диссидент соотносится с революционером, как пушистый домашний котенок с африканским львом.
Но ведь самое смешное в том, что пришедшие к власти в 1917 году даже и революционерами-то не были! Это были «деятели разговорного жанра», всю свою политическую жизнь прожившие за границей. Председателем нового правительства стал политик-теоретик Ленин, никогда и не нюхавший государственного управления, наркомвоенмором - сначала бывший семинарист Подвойский, затем военный корреспондент Троцкий, первым главнокомандующим - прапорщик Крыленко. А почитать их писания по поводу будущего устройства общества - все утописты мира коллективно отдыхают! Герберт Уэллс в свое время замечательное прозвище дал Ленину - «кремлевский мечтатель». Такими они и были.
Вот только жизнь не давала большевикам времени всерьез приняться за реализацию своей мечты. Она ставила перед ними множество конкретных задач: и большевики эти задачи конкретно решали. Смешные утописты в стратегии, они оказались гениями оперативной работы. С одной маленькой поправочкой: пока шла война. Пока шла война, пока требовалось напряжение всех сил, пока организм работал в режиме чрезвычайной ситуации, они справлялись великолепно! Поскольку работа в режиме аврала полностью совпадает с сущностью революционера, который в этом случае может действовать на инстинктах и интуиции, а природа - великая сила. По крайней мере, уж точно сильнее разума.
Но вот война закончилась. Страну надо было переводить в режим мирного времени - да она и сама уже в этот режим переходила. И тут же появились психологические проблемы, охватившие сразу всю управленческую элиту общества. Потому что руководство в мирное время в корне отличается от военного. Это кропотливый упорный труд, который способен любого «пламенного революционера» довести до истерики тем раньше, чем революционер пламеннее.
Вот как виделось устройство социалистического общества Ленину. «1. Источник власти - не закон, предварительно обсужденный и произведенный парламентом, а прямой почин народных масс снизу и на местах, прямой "захват", употребляя ходячее выражение. 2. Замена полиции и армии, как отделенных от народа и противопоставленных народу учреждений, прямым вооружением всего народа; государственный порядок при такой власти охраняют сами вооруженные рабочие и крестьяне, сам вооруженный народ. 3. Чиновничество, бюрократия либо заменяется опять-таки либо непосредственной властью самого народа, либо по меньшей мере становится под особый контроль, превращается не только в выборных, но и сменяемых по первому требованию народа, сводится на положение простых уполномоченных; из привилегированного слоя с высокой, буржуазной, оплатой "местечек" превращаются в рабочих особого "рода оружия", оплачиваемых не выше обычной платы хорошего рабочего».
Самые непримиримые ушли в оппозицию сразу. В 1926 году Сталин говорил о разнице между ними и «генеральной линией». «В чем состоит эта разница? В том, что партия рассматривает нашу революцию: как революцию, представляющую некую самостоятельную силу, способную идти на борьбу против капиталистического мира, тогда как оппозиция рассматривает нашу революцию как бесплатное приложение к будущей, еще не победившей пролетарской революции на Западе, как "придаточное предложение" к будущей революции на Западе, как нечто, не имеющее самостоятельной силы». Впрочем, им было не так уж важно где: не в Европе, так в Бразилии, не на Западе, так на Востоке! Лишь бы продолжался бой, «и сердцу тревожно в груди», и далее по тексту: