Хрущев
Шрифт:
19 сентября «Балтика» бросила якорь в порту Нью-Йорка. Какое отличие от триумфального прибытия Хрущева в Америку год назад! Теперь на американской земле Хрущева встречала демонстрация профсоюза портовых грузчиков с плакатами типа: «Холодно осенью, летом жара, Сталин подох — тебе тоже пора!»
«Было множество ряженых людей, в разных цветных костюмах, — вспоминал Хрущев, — с плакатами и лозунгами. Они что-то выкрикивали в репродукторы… Мы все высыпали на палубу, смотрели на чучела и смеялись. Для нас это было чем-то вроде шутовского карнавала» 124.
Чем дальше, тем хуже. Для советского корабля отвели док номер 73 — старый, полуразрушенный ангар на Ист-Ривер. Корреспондент «Правды» Геннадий Васильев отправил в редакцию отчет о прибытии заблаговременно, еще в море: в его репортаже с безоблачного неба ярко светило солнце,
Шевченко полагал, что в таком приеме следует винить советских послов в США и в ООН, слишком буквально понявших приказ «не тратить народные деньги на шикарный пирс». В действительности этот приказ отдал сам Хрущев. Теперь он был уверен, что «некоторые американцы иронизировали над русскими», однако понимал, что «виноватого искать было нечего, это я сам был виноват».
Хрущев гордо сошел с корабля, твердо ступил на толстый восточный ковер, впитывавший дождь, как огромная губка, и поинтересовался, не желает ли президент Эйзенхауэр присоединиться к нему на импровизированном саммите в ООН. Васильев успел позвонить в Москву и убрать из своего репортажа безоблачное небо и сияющее солнце, однако ликующие толпы остались 125.
Хрущев пробыл в Нью-Йорке до 13 октября и улетел в Москву на самолете. В общей сложности он отсутствовал в Кремле более месяца — даже по его стандартам срок немалый. Очевидно, на родной земле Хрущев чувствовал себя вполне уверенно и не боялся оставлять коллег без присмотра. Однако из-за одержимости своей миссией он задержался в США намного дольше необходимого.
В Нью-Йорке Хрущев занялся лихорадочной деятельностью. В ООН он произнес несколько речей и активно участвовал в дебатах. За стенами ООН — в Манхэттене и в резиденции советского посольства в Глен-Коуве, Лонг-Айленд — в любое время дня и ночи проводил бесчисленные пресс-конференции. Он встречался с мировыми лидерами, ораторствовал на официальных обедах и ужинах, появился в телешоу Дэвида Сасскинда и произвел переполох, когда, не сообщив полиции и охране (видимо, желая доказать, что имеет право ходить куда хочет без разрешения), отправился в Гарлем встретиться с Фиделем Кастро, с которым обнимался в переполненном холле отеля «Тереза». Стоя на балконе второго этажа здания советского посольства на пересечении Парк-авеню и Шестьдесят Восьмой стрит, он распевал перед журналистами «Интернационал». Когда кто-то из репортеров предупредил, что в белой рубашке на фоне красной стены Хрущев представляет собой соблазнительную мишень — тот расправил плечи, выпятил челюсть и, сжав кулак, продемонстрировал апперкот куда-то в сторону неба 126.
Советская пресса, разумеется, описывала эти события (по крайней мере большую часть) как победу. То же утверждал по возвращении и сам Хрущев. «Он считал себя победителем», — замечает его сын, добавляя, что заседание ООН «вознаградило его за срыв парижского саммита» 127. Однако поведение Хрущева в Нью-Йорке было не просто непредсказуемым и экстравагантным: оно не лезло ни в какие ворота. Протестуя против речи Генерального секретаря ООН Дага Хаммаршельда, он начал стучать кулаком по столу и стучал до тех пор, пока к нему не присоединились сперва (после заметного колебания) Громыко, потом другие члены его делегации, а затем и делегации других коммунистических стран. Когда британский премьер-министр Макмиллан публично выразил сожаление о срыве парижского саммита, Хрущев вскочил на ноги и закричал: «Это вы посылали на нашу территорию самолеты, это вы — агрессоры!» — и снова начал махать руками и стучать кулаком по столу. Обернувшись к председателю собрания, ирландцу Фредерику X. Боланду, Макмиллан заметил, что, если господин Хрущев будет продолжать в том же духе, он хотел бы услышать перевод. Боланд призвал Хрущева к порядку, и советский руководитель успокоился — по крайней мере, на день.
11 октября, произнеся речь перед ассамблеей и возвращаясь на свое место, Хрущев заметил, что испанцы ему не аплодируют. Он бросился к ним, начал тыкать пальцем в лицо молодому испанскому делегату, поливать его бранью по-русски и, кажется, уже готов был броситься на него с кулаками. Только приближение охраны заставило Хрущева сесть на место.
Самый знаменитый инцидент — происшествие с пресловутым ботинком — имел место в последний полный день Хрущева в Нью-Йорке. Делегат от Филиппин обернул разговор о деколонизации против самого Хрущева, заявив, что Восточная Европа «лишена политических и гражданских прав» и «поглощена Советским Союзом». Сперва советский лидер колотил по столу обоими кулаками, а затем снял правый ботинок (точнее, башмак или сандалию, поправляет его сын, замечая, что отец терпеть не мог завязывать шнурки), угрожающе помахал им в воздухе и начал колотить по столу, все громче и громче, пока наконец все взгляды в зале не устремились на него и в публике не послышался изумленный шум 128. У Громыко, сидевшего с Хрущевым рядом, на лице отражалось настоящее страдание. Наконец, «с гримасой решимости» и видом человека, «готового прыгнуть в ледяную воду», министр иностранных дел снял свой ботинок и принялся легонько постукивать им по столу, словно надеялся, что его босс это заметит, а все остальные — нет 129.
Сам Хрущев был в восторге от устроенного им представления. Узнав, что Трояновский при этом не присутствовал, он заметил: «Вы очень много потеряли! Это была такая умора! Ведь ООН — это своего рода международный парламент, где меньшинство должно подавать голос разными путями. Пока что мы в меньшинстве. Но ненадолго». Но другие отнеслись к этой выходке без всякого энтузиазма. Первый секретарь ЦК компартии Белоруссии Кирилл Мазуров деликатно определил ее как «не совсем уместную». В советском посольстве, по рассказу Шевченко, в тот вечер «все были смущены и расстроены». У строгого и бесстрастного Громыко «губы побелели от волнения. Но Хрущев вел себя, как будто ровно ничего не произошло: громко смеялся, шутил и говорил, что нужно было „добавить жизни в чопорную атмосферу ООН“» 130.
В тот же вечер за ужином венгерский лидер Янош Кадар, известный своей ироничностью, деликатно дал понять Хрущеву, что недоволен его поведением: «Товарищ Хрущев, помните, вчера, после того как вы стучали ботинком по столу, вам пришлось выйти к трибуне?.. Так в этот момент наш министр иностранных дел товарищ Шик повернулся ко мне и спросил: „Как вы думаете, он успел надеть обратно ботинок или же пошел босиком?“» «Многие из сидевших за столом начали хихикать, — пишет Трояновский. — У меня было чувство, что в этот момент наш лидер, может быть, понял, что зашел слишком далеко» 131.
Если верить сыну Хрущева, эта выходка, ужаснувшая его собственную делегацию, выходка, которую припомнили ему соперники четыре года спустя 132и за которую многие русские до сих пор поминают Хрущева недобрым словом, была заранее продуманным жестом, который Хрущев почерпнул из отчетов о предреволюционной Думе; он будто бы полагал, что в западных парламентах так делается и по сей день 133. Однако трудно сомневаться, что в этом, как в зеркале, отразилась его растущая досада — ведь добиться поставленных перед собой целей Хрущев так и не смог. Он был доволен, когда Генеральная ассамблея согласилась обсудить деколонизацию, однако пришел в ярость, когда она подавляющим большинством голосов постановила передать вопрос о разоружении одному из мелких политических комитетов. Он нервно следил за событиями в Конго (где в это время советский ставленник Патрис Лумумба отбивался от прозападных соперников Моиса Чомбе и Жозефа Мобуту) и был очень недоволен позицией ООН по этому вопросу. «Плевал я на ООН! — возмущался он на борту «Балтики», когда Трояновский зачитал ему очередные дурные вести из Конго. — Это не наша организация. Этот никчемный Хам [от «Хаммаршельд»] сует нос в важные дела, которые его не касаются… Ну, мы ему покажем!» 134
Хрущев потребовал замены Генерального секретаря исполнительным комитетом из трех членов — представителей капиталистического мира, социалистического лагеря и нейтральных стран, — а также переноса штаб-квартиры ООН в Европу: в Швейцарию, Австрию или даже в СССР 135. Эти сумасбродные проекты подрывали сами основы Организации Объединенных Наций и противоречили принятой в СССР политике по отношению к ООН, согласно которой Советский Союз отвергал любые попытки пересмотра ее конституционных основ. Реформам воспротивились не только большинство членов ООН, но и собственная делегация Хрущева. «Вдруг Хрущев начал настаивать на „тройке“, — вспоминал Георгий Корниенко, работавший в то время в Министерстве иностранных дел. — Это была его собственная идея. По сути, идея провальная, абсолютно нереалистическая, и многие из нас уже тогда это понимали. Еще одна из его навязчивых идей, странных и непонятных с точки зрения здравого смысла» 136.