Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг.
Шрифт:
— Завтра заседание Президиума… Хотим обсудить ряд вопросов, надо срочно прилетать.
— Не понимаю, какие вопросы? Решайте без меня…
— Нельзя. Есть ряд серьезных нестыковок по проекту пятилетнего плана…
— Я же отдыхаю. Что может быть такого срочного? Вернусь через две недели, тогда и разберемся.
— Но ряд республик и областей выдвигают тут некоторые требования… по сельскому хозяйству. Мы тут все собрались… Но без вашего участия обсуждать их не беремся… Настаиваем, — упорствовал Брежнев, а посиневшие губы его дрожали.
— Ну хорошо, — соглашается вроде бы Хрущев. — Подумаю.
И
— Ну как?
И только после полуночи Семичастный позвонил сам:
— Леонид Ильич, только что позвонили из девятки: самолет в Пицунду заказан на б часов утра… С ЭнЭс полетит Микоян{2275}.
А в Пицунде в это время Хрущев делился своими мыслями с Микояном:
— Знаешь, Анастас, нет у них никаких неотложных дел. Думаю, что этот звонок связан с тем, что нам говорил Сергей… Если речь идет обо мне, то я бороться не стану{2276}.
Наступает 13 октября. Семичастный звонит Брежневу:
— Кто поедет встречать?
— Никто, — отвечает тот. — Ты сам встречай. В данной обстановке зачем же всем ехать?
Внуково-2. С трапа самолета сходят Хрущев и Микоян.
— С благополучным прибытием, Никита Сергеевич, — подходит и здоровается с ним Семичастный, вежливо, но сдержанно.
— А где остальные?
— Они собрались в Кремле. Ждут вас…
Хрущев и Микоян садятся в длинный «ЗиЛ-111», Семичастный — в свою «Чайку». Приезжают в Кремль. Хрущев направляется в свой кабинет, где уже собрались все члены и кандидаты в члены Президиума ЦК, а также секретари ЦК. Семичастный тем временем вместе с начальником 9-го управления КГБ Чекаловым заменяет охрану в приемной, а затем дома (на Ленинских горах) и на даче (в Петрово-Дальнем). Заместителю же личной охраны Хрущева (сам ее начальник Литовченко был предусмотрительно отправлен в отпуск) велит:
— Ни одной команды, ни одного распоряжения без моего ведома не давать. Запрещаю. Таково указание руководства ЦК{2277}.
А в это время на заседании Президиума ЦК КПСС Хрущеву предъявили счет за грехи. Он был внушительный. Первым взял слово, как было условлено, Брежнев. Он рассказал, что в партии и стране накопилось много претензий к работе Хрущева, и высказал мнение, что в этих условиях целесообразно, чтобы он подал в отставку и ушел на пенсию{2278}.
— В Президиуме нет коллегиальности. Возрождается и непомерно растет культ личности товарища Хрущева. Допускается оскорбление единомышленников по работе. Многие решения принимаются непродуманно. Разделение обкомов — это большая ошибка. В партии и народе оно не поддерживается. Последняя записка по управлению сельским хозяйством путаная…{2279}
Приведенные выше отрывки из выступления Брежнева дошли до нас в записях, сделанных очевидцами — Гришиным и Шелестом. У одного из помощников Брежнева сохранился написанный самим Брежневым от руки развернутый план-конспект его речи. Начинался он так: «Я полностью согласен со всеми критическими замечаниями товарищей в адрес тов. Хрущева и разделяю точку
«Вы, Никита Сергеевич, знаете мое отношение к вам на протяжении 25 лет… В трудную для вас минуту — я честно, смело и уверенно боролся за вас… Сегодня я не могу вступать в сделку со своей совестью и хочу по-партийному высказать свои замечания. Почему мы сегодня вынуждены говорить о крупных ошибках и промахах в работе? Почему мы все отмечаем тяжелую обстановку в работе ПрезЦК? Над этим вопросом я думал долго и серьезно и твердо убежден, что если бы вы, Н. С, не страдали бы такими пороками как властолюбие, самообольщение своей личностью, верой в свою непогрешимость, если бы вы обладали хотя бы небольшой скромностью, — вы бы тогда не допустили создания культа своей личности».
Далее следовал перечень вопросов, на решение которых отрицательно повлиял новый культ личности: рязанское дело («вы инициатор этого дела»), обюрокрачивание руководства промышленностью («нельзя формировать структуру промышленности за обедом»), отзывы о секретарях ЦК («вы говорите, что мы как кобели сцим на тумбу») и членах Президиума ЦК («кто из нас не ходит без ярлыков?»), отношение к кадрам («Кунаев, Серов, Сахаров, снять секр. Тулы, снять Мазурова, снять Мжаванадзе»){2281}.
Думается, что при всей их фрагментарности эти записки представляют немалый исторический интерес. И самое любопытное, что содержащаяся в них критика направлена только против «ошибок и промахов», проистекающих из личных качеств Хрущева — властолюбия, себялюбия и т. п. Нет ни слова о курсе, о линии. И ничего не сказано о внешней политике. Даже о его импульсивных «взбрыках». Правда, эту тему не обошли некоторые из последующих ораторов.
Хрущев, занявший по привычке председательское место, столь же привычно стал не соглашаться с Брежневым:
— Вопрос о разделении обкомов не я один решал, он обсуждался и вами на Президиуме, и на пленуме, и был одобрен… Я, как и все, мог иметь какие-то недостатки. Так спрашивается, почему же о них мне раньше не сказал? Разве это честно среди нас, единомышленников? Что касается допущенных к некоторым товарищам грубостей, то я прошу извинения{2282}.
За то, чтобы отпустить Хрущева на пенсию и прекратить практику сосредоточения власти в одних руках, высказался Козлов. На последнем расширенном заседании Президиума ЦК и Совмина Хрущев, по его мнению, «наговорил много глупостей»{2283}.
На нетерпимую обстановку в руководстве, непомерное самомнение Хрущева и злоупотребление им властью указывал Шелепин.
— Характеристика, данная Лениным Сталину, полностью относится к вам. Он сетовал на падение темпов экономического развития за последнее десятилетие, на падение ежегодного прироста национального дохода с 11% до 4%. Коснулся оратор и внешней политики:
— С империалистами мы должны быть на страже. А вы отступаете от главной линии. Кубинский кризис — авантюра, жонглирование судьбами народа.