Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг.
Шрифт:
Говорили о сотнях и даже тысячах раздавленных в возникавших тут и там давках. «День коронации царя на Ходынке померк по сравнению с днем смерти земного русского бога — рябого сына сапожника из Гори», — писал потом В.С. Гроссман {88} . К сожалению, мы тоже отдали дань циркулировавшим тогда и после слухам [1] . Те же данные, которые доступны исследователям, трудно назвать полными. Так, по сведениям МГК КПСС, доложенным Хрущеву, к 8 часам вечера б марта во 2-ю клиническую больницу у Петровских ворот было доставлено 29 пострадавших, в том числе 20 с тяжелыми травмами (переломом рук и ног, у некоторых резко сдавлена грудная клетка). И ничего о смертных случаях {89} . По данным Коминтерновского райкома КПСС к 10 часам вечера на развернутые в районе (а это территория между Петровкой с одной стороны и Неглинной и Цветным бульваром, с другой) 6
1
См.: Политическая история: Россия — СССР — Российская Федерация / Рук. авт. коллектива С.В. Кулешов и др. М. 1996. Т. 2. С. 521. В последующих изданиях с участием этого коллектива отношение к такого рода цифрам выражено более осторожно: «В давке погибло много людей. Точную цифру уже не установить» (История России. Советское общество. 1917-1991: Эксперим. уч. пособие для средних школ / Под общ. ред. В.В. Журавлева. М, 1997. С. 349). Или же: «Сколько из них погибло… до сих пор не известно» (Политическая история России: уч. пособие / Отв. ред. В.В. Журавлев. М., 1998. С. 580).
Психоз охватил и тех, кто в силу целого ряда обстоятельств имел возможность достаточно трезво оценить роль Сталина. Например, студент 2-го курса факультета журналистики МГУ А. Никитин, сын репрессированных, открыто слушавший в общежитии передачи «Голоса Америки» и Би-Би-Си, потом удивлялся: «Отчего же в день его похорон я два часа пролежал под милицейским грузовиком в Копьевском переулке, прорываясь в очередь к гробу? И отчего два дня оплакивал диктатора?».
«Не пущу! Только через мой труп!» — в ужасе кричала своей внучке московской семикласснице Л. Золотухиной ее бабушка, встав у двери. Вместе с редакцией журнала «Советский Союз» с улицы Москвина (Петровского переулка) ходил с траурными венками в Колонный зал и внештатный корреспондент В.А. Руйкович: «Толпы на улицах угнетали и раздражали. Видел как оператор «Совкинохроники» Щекутев, снимая камерой людей, стоящих на морозе, кричал им: «Шапки, шапки снимите!»»{92}.
Массовой истерии не поддалось, как уже отмечалось выше, лишь совсем незначительное количество населения. В этом нет ничего удивительного. К этому моменту оппозиция в стране вот уже почти два с половиной десятилетия агонизировала в подполье. От вооруженного сопротивления в Прибалтике и на западе Украины остались лишь разрозненные группки. Всякое инакомыслие жестоко каралось. И, тем не менее, неприятие советской власти и лично Сталина небольшими группами (например, баптистами и православными сектантами), а также отдельными людьми никогда не иссякало, никогда не прекращалось. Понятно, что такое событие, как болезнь и последующая смерть вождя оживило подобные настроения.
— Скорее бы подох, злодей! — говорила Р.М. Мессерер-Плесецкая, бывшая киноактриса, вдова репрессированного дипломата, сама побывавшая в тюрьме и ссылке{93}.
— Подох, мать его! — матерился, всхлипывая и плача, полковник Ф. Казаков, военный комиссар Свердловского района Ленинграда.
Для его дочери, студентки университета, обиженной тем, что он не пустил ее в Москву на похороны, это было «открытием и потрясением»{94}.
Еще большее потрясение испытывала 12-летняя ленинградская школьница М. Погребинская, принесшая починить свои валенки к соседу дяде Ване, безногому инвалиду-орденоносцу, которым она очень гордилась, и услышавшая от него:
— Ну что Маргаритка, сдох этот…
Она потом два дня серьезно размышляла: пойти ей в милицию, чтобы рассказать там о нем, или нет{95}.
У драматурга В.С. Розова сразу же мелькнула такая «инфернальная», то есть дьявольская, мысль:
— Надо Смерти поставить памятник. Никто другой, кроме нее, не мог избавить нас от него{96}.
Не скрывая своего отвращения к Сталину, не сомневался во временности его мавзолейной прописки писатель Ю.П. Герман:
— Да вышвырнут его оттуда — можешь поверить! Лучше бы раньше, чем позже…{97}
Когда заиграла траурная музыка, среди спецконтингента, работавшего на оловянном руднике «Бутугычаг» в Озерлаге (Дальстрой) наступила всеобщая, необыкновенная радость, вспоминал один из заключенных А. Жигулин: «Все обнимали и целовали друг друга, как на Пасху. И на бараках появились флаги. Красные советские флаги, но без траурных лент. Их было много, и они дерзко и весело трепетали по ветру. Забавно, что и русские харбинцы кое-где вывесили флаг — дореволюционный русский, бело-сине-красный… Начальство не знало, что делать, — ведь на Бутугычаге было около 50 тысяч заключенных, а солдат с автоматами едва ли 120-150 человек. Ах! Какая была радость!»{98}.
В письме в ЦК КПСС из Норильского лагеря В. Крамаренко предложил созвать внеочередной
— А ничего, все пойдет по-старому, сложная система подчиняется своим внутренним законам и сама себя поддерживает{102}.
Однако, повторяем, таких мнений, тем более высказанных вслух, было ничтожное количество. Народ, в подавляющем большинстве, встретил смерть вождя как личное горе, как трагедию. У миллионов людей на уме была только одна тревожная мысль: «Как же мы теперь без него?»
Но эти миллионы по-разному, а порой и не без недоумения встретили известие, что во главе правительства теперь будет Маленков.
В упоминавшемся уже опросе, проводимом студентами факультета истории, политологии и права МПУ (ныне МГОУ), свидетелям и очевидцам событий тех времен задавался и такой вопрос: «Кто, по вашему мнению, обладал наибольшими способностями и наибольшим правом руководить страной? Если вы отдавали кому-нибудь предпочтение, то почему?».
В пользу Маленкова высказалось 39-40% опрошенных.
«Большинство было за Маленкова», — была уверена работница рыбоперерабатывающего комбината в Поронайске на Сахалине Т.С. Зайцева. Еще более категоричен был водитель Артиллерийской академии С.П. Воблов: «Вопрос о руководителе партии и правительства после смерти Сталина не стоял, все были единогласны: Маленков», так как «на протяжении многих лет он был рядом со Сталиным, особенно после его 70-летия». «Его портрет был помещен на первой газетной полосе», — сразу же после похорон Сталина рассуждала школьница Г.Н. Щербакова из деревни Бехово в Заокском районе Тульской области. К тому же он ей «нравился и чисто внешне». За человека, близкого к Ленину, принимала его работница дорожно-эксплуатационного участка в Балашихе А.И. Яковлева. «Большим правом руководить страной обладал Маленков, как ближайший сторонник Сталина», по мнению студента Ленинградского горного института М.И. Тухтина. «Маленков работал под рукой Сталина, который мог ею и прихлопнуть», — рассуждал работник таможни в аэропорту Внуково Ю.Н. Шубников. «Ведь он был очень близок к Сталину и достаточно образован», — также считала колхозница Е.А. Грибкова из деревни Городенки в Малоярославецком районе. «Наибольшим правом руководить после смерти Сталина обладал Маленков», — полагала техник Красногорского оптико-механического завода Р.И. Бакина, ибо он «ближе был к Сталину» и «хотел поднимать легкую промышленность». Наибольшими способностями обладал Маленков, считала шлифовщица с завода «Фрезер» в Москве Н.В. Подколзина, потому, что был образован и, как ей казалось, «ближе к народу». «Самым честным и образованным из них» видела Маленкова лаборантка завода «Электросталь» Л.И. Есипова. «Умный человек!» — говорил о нем шофер Ю.И. Чумаров из деревни Аксеново в Раменском районе. «Порядочным человеком» считал его рабочий санатория ВМФ под Солнечногорском Б.С. Егоров. Он казался более спокойным домохозяйке из Алма-Аты Н.В. Кузьменко, «не пугал» ее. За него было большинство родственников и знакомых уборщицы Т.Я. Филатовой, работавшей в Лаборатории измерительных приборов Академии наук (ЛИПАНе, позже ставшей Институтом атомной энергии им. Курчатова). Больше нравился Маленков и колхознице А.А. Комаровой из деревни Захарово в Малоярославецком районе: «Я думала, что он лучше понимает нужды народа». «Ему как-то больше верили», — объясняла рабочая Ногинского завода топливной аппаратуры М.В. Есина. «Ему все доверяли, доверяла и я», — объясняла колхозница М.И. Бирюкова из деревни Перешапово в Можайском районе. Всегда доверял выбору и решениям власти рабочий Кузнецкого металлургического комбината С.Ф. Пономарев{103}.
«Добрый, сделал для рабочего класса много блага», — таким видела его 3. И. Громова, работница ювелирного завода в Бронницах{104}. «Он сумел дать колхозам подняться после войны», — думал И.Ф. Пыков, офицер из военного гарнизона Кубинка-1 в Подмосковье{105}. Больше всех он нравился выпускнице Архангельской сельской средней школы в Куринском районе Орловской области М.М. Луниной, «да и сразу налоги отвалились, остался только за землю»{106}. Студенту 1-го Московского медицинского института Е.П. Лукину казалось, что Маленков человек недеспотичный и реформатор: «Так думали, глядя на его первые шаги»{107}. По словам офицерской жены В.В. Филипповой из Брянска, его считали ближе всех к народу: «Ходили слухи, что он ходил по рынку и спрашивал, как живется»{108}. Племянником Ленина, близким к простым людям и знакомым с жизнью колхозников считала его М.А. Ширикина из села Щербатовка в Касимовском районе Рязанской области{109}.