Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг.
Шрифт:
Но вот что настораживает: ровно половина мотивированных ответов в пользу Маленкова дает основание считать, что отвечающие говорят не о своем выборе марта 1953 г., а о своей оценке его деятельности в более позднее время, во всяком случае не раньше августа 1953 г. Другими словами, свой тогдашний выбор они путают с последующей сугубо положительной оценкой действий Маленкова на посту главы правительства{110}.
Молотов пользовался симпатиями около 12-14% опрошенных. «Многие тогда так считали» среди знакомых Ю.Ф. Морозова, слесаря Болоцкой МТС во Владимирской области. «Все потихоньку говорили, — признавалась жена офицера МВД из Свердловска-45 Н.Н. Сныткова, — что, если Сталин умрет, будет Молотов». Молотова знали больше других, — утверждал студент МАИ А.В. Анисимов. Молотов больше других был известен народу, соглашается с ним 3. А. Змитрук, студентка Коломенского педагогического
Берии отдали свое предпочтение 2-3% опрошенных. Его ценили и уважали в силовых структурах, признавался офицер госбезопасности А.И. Носков из группы советских войск в Германии{112}. Единственным кандидатом считал его А.П. Козюхов, чекист из Плавска в Тульской области{113}. Наибольшим правом он пользовался, по мнению В.И. Никифорова и его сослуживцев по 2-й отдельной дивизии особого назначения{114}. «Властность как у Сталина» разглядел в нем О.Г. Филин, электрик из подмосковной деревни «Красное пламя»{115}. Верил в его «твердую политическую руку» А.И. Горячев, сменный мастер на железнодорожной станции Дмитров{116}. «Все думали, что Берия, как ближайшее лицо к Сталину», — был уверен учитель Н.И. Ануфриев из Дмитрова{117}.
Еще от 3 до 6% опрошенных предпочли бы кого-нибудь другого, в том числе Булганина — чуть более 1% опрошенных. «У него была большая практика управления страной», — считала воспитательница детского сада в подмосковном Люблино 3. И. Андрианова{118}. За Хрущева высказался также 1% опрошенных. Полагая, что все наследники Сталина кроме Берии «были толковые, грамотные люди», работник Московского трамвайного депо им. Баумана В.А. Васильев все же выделял среди них Хрущева, который лично ему, «по-человечески, всегда нравился». В окружении В.П. Тороповой, учительницы из Тюменской области, «не восхищались Маленковым, говорили, что он слабый руководитель, хотели видеть на этом посту знающего, опытного человека и возлагали надежды на Хрущева»{119}.
Предпочтение не отдали никому 26% опрошенных. Ждал развития ситуации рабочий одного из номерных заводов в Москве С.С. Глазунов. «Особенно не вникали, считали, что «наверху» сами разберутся», — вспоминала А.П. Смирнова, жена офицера из в/ч 12122 в подмосковном поселке Заря. «Полагалась на руководство страны» инженер Мосгорпроекта Л.А. Любешкина. «Мы думали, что «там» сами разберутся», — говорила заведующая отделом кадров строительного треста в Ефремове Тульской области Р.П. Пономарева. Поскольку жила в деревне, ничего о коллективном руководстве не знала счетовод из Марийской АССР Р.С. Савенцева. Считала Маленкова слишком мягким руководителем маляр автокранового завода в Балашихе К.М. Селиванова. Никто не нравился работнице домоуправления в Лыткарино М.С. Ширкуловой. Всех терпеть не мог бывший дворянин С.Н. Гук. Никому не доверял хирург Каунасской городской больницы П. Паулацкис{120}.
Никому не доверяли, полагая, что никто не может руководить страной после Сталина, 6% опрошенных в 1998 г. и 2,5% опрошенных в 1999 г. «Никого не могли принять так, как Сталина», — говорил
A. Д. Аврачев, живший в селе Покровское, а работавший на предприятии п/я 1 в Подольске. «После сильной личности Сталина никто не мог заменить его», — была уверена продавец
Не задумывались, не вникали, не было своего мнения, было все равно для 14 и 9% опрошенных. «Не думали вообще, кто будет, — вспоминал рабочий Красногорского оптико-механического завода
B. Д. Бакин. — Через 3 дня назначили Маленкова, и все. Им виднее». Этим никогда не интересовалась воспитательница одного из московских детсадов, жившая в Немчиновке, С.И. Алексеева. Ей совершенно было все равно: «Все друг друга стоили». «Какая разница?» — вопросом на вопрос отвечала работница столичной швейной мастерской № 23 Л.В. Гурьева. Не отдавал никому предпочтения техник трамвайного депо им. Баумана в Москве А.И. Харитонов: «Все они одного поля ягоды». Не интересовались политикой врач одной из московских поликлиник А.Ф. Данилова, медсестра городской поликлиники в Люберцах Е.А. Кузнецова и восьмиклассник из Тулы М.М. Панкратов{122}.
Затруднились с ответом еще почти 9% опрошенных, в т.ч. потому, что не помнят, чтобы перед ними стоял тогда такой выбор предпочтении, 3% опрошенных. По утверждению студентки Московского областного педагогического института им. Крупской В.С. Безбородовой, «особой политизированности в то время не было, больше интересовались музыкой, театром, чтением»{123}.
Ссыльный поэт Н. Коржавин, вчерашний сталинист, на многое теперь смотревший по-иному, подмечал: «Моя страна! Неужто бестолково ушла, пропала вся твоя борьба? В тяжелом, мутном взгляде Маленкова неужто вся твоя судьба? А может ты поймешь сквозь муки ада, сквозь все свои кровавые пути, что слепо верить никому не надо и к правде ложь не может привести?»{124}. И, тем не менее, страна продолжала «слепо верить». Но уже не так безоглядно, как прежде. И это прежде всего относилось к новым руководителям. Им еще предстояло создавать себе авторитет, искать доверия у различных слоев населения.
Итак, без особых проблем, без явных возражений Маленков вдруг оказался во главе нового, коллективного руководства, на вершине властной пирамиды. В качестве председателя Совета Министров он должен был председательствовать на заседаниях Президиума ЦК КПСС, определять их повестку дня, давать аппарату ЦК в лице его секретаря Хрущева поручения вести проработку соответствующих вопросов и готовить по ним решения, наконец, руководить ходом обсуждения этих вопросов и подводить итоги, формулируя окончательный текст постановлений.
Качественно новые моменты содержались уже в траурной речи Маленкова на похоронах вождя 9 марта 1953 г. В том ее разделе, где говорилось о внешнеполитических проблемах, в ряду ставших уже традиционными призывов бороться за сохранение мира и углублять сотрудничество со всеми странами, была выражена новаторская для того времени мысль о характере взаимодействия сложившихся в мире двух противостоящих друг другу лагерей. В сфере международных отношений, отмечал новый глава правительства, Советский Союз будет проводить политику, «исходящую из ленинско-сталинского положения о возможности длительного сосуществования и мирного соревнования двух различных систем — капиталистической и социалистической»{125}. Ссылка на авторитет Ленина и Сталина имела здесь явно тактический характер.
Во внутренней политике главная задача виделась Маленкову в том, чтобы «неуклонно добиваться дальнейшего улучшения материального благосостояния рабочих, колхозников, интеллигенции, всех советских людей»{126}. Такого рода благие пожелания нередко звучали в устах как самого Сталина, так и его соратников. Отвечая чаяниям и надеждам простого человека, они находили положительный отклик в народе, вызывали даже энтузиазм. Но проходило время, и обещания забывались. Мало того, сама власть порой рассматривала напоминания о них как проявление нелояльности. Сколько тысяч человек было обвинено в антисоветской пропаганде и репрессировано только за то, что в порыве досады и раздражения цитировали слова вождя о том, что «жить стало лучше, товарищи, жить стало веселей»! Наверно поэтому мало кто придал тогда особое значение и заверению, что «обязанность неослабно заботиться о благе народа, о максимальном удовлетворении его материальных и культурных потребностей» является «законом для нашей партии и правительства»{127}. Дальнейшие события показали, что это были не просто ритуальные слова. Другое дело, что Маленков уже с первых шагов своей деятельности в качестве главы правительства выступал больше как глашатай идей, вынашиваемых Берией.