Хрустальная пробка

Леблан Морис

«Оставьте внутри хрусталя пустое место, но так, чтобы никто этого не мог подозревать».

Может быть, я не придала бы этой бумажке того значения, которое она заслуживала, если бы Добрек не прибежал вдруг из сада и не бросился бы к корзинке с бумагой, с многозначительной поспешностью стараясь что-то разыскать.

Он подозрительно смотрел на меня.

— Тут было… письмо.

Я сделала вид, что не поняла. Он не настаивал. Но его волнение не ускользнуло от меня, и я повела свои поиски по определенному направлению. Таким путем через месяц я в камине нашла часть английской накладной. Джон Говард, стекольщик в Стурбридже, доставляет депутату заказанный им хрустальный графин соответственной модели. Слово «хрустальный» меня поразило, и я поехала в Стурбридж, подкупила стекольщика и узнала, что по заказу пробка флакона была выдолблена внутри так, «чтобы никто этого не мог подозревать».

Люпен поднял голову.

— Это сообщение не оставляет никакого сомнения. Все же мне показалось, что даже под золоченой поверхностью… И потом такой тайник был бы слишком мал.

— Мал, но достаточен, — сказала она.

— Откуда вы знаете?

— От Прасвилля.

— Вы, значит, с ним видитесь?

— С этого времени да. Раньше мы с мужем прервали с ним всякие отношения вследствие некоторых довольно двусмысленных инцидентов. Прасвилль — человек более чем сомнительной нравственности, страшно тщеславный и в деле Канала он сыграл гадкую роль. Брал ли он? Возможно. Но это было несущественно. Мне нужна была помощь. Его только что назначили главным секретарем сыскной полиции.

— Знал ли он о поведении вашего сына Жильбера? — спросил Люпен.

— Нет. Я из предосторожности, ввиду положения, которое он занимал, и ему тоже сказала, что Жильбер уехал и умер. Во всем остальном я была с ним откровенна, рассказала о причине самоубийства мужа и о целях моего мщения. Когда я ему сообщила результаты моих поисков, он вскочил от радости, и я почувствовала, что его ненависть к Добреку была до сих пор безоружна. Мы долго разговаривали, и я узнала, что список был написан на клочке пергаментной бумаги до того тонкой, что, будучи свернута шариком, она поместилась бы в самом маленьком пространстве. Ни для него, ни для меня не осталось никаких сомнений. Мы открыли тайник. Решено было действовать каждому порознь и тайно сноситься друг с другом. Я его свела с Клементиной, привратницей, которая мне вполне предана.

— Но Прасвиллю она не очень предана, потому что я видел, как она ему изменяла.

— Теперь, может быть, но вначале она этого не делала, и посещения полиции были очень многочисленны. В это время, два месяца назад, появился Жильбер. Мать никогда не перестает любить свое дитя, что бы оно ни сделало. И притом Жильбер так очарователен. Вы его знаете… Он плакал, обнимал своего брата… Жака… Я простила его.

Она произнесла тихим голосом, опустив глаза в землю.

— Ах, лучше бы я его не простила! О, если бы это мгновение вернулось, у меня хватило бы мужества его прогнать! Бедное дитя… Это я его погубила…

Она задумчиво продолжала:

— У меня хватило бы мужества, если бы он был таков, каким я его себе представляла и каким он, по его словам, был раньше… буйный… порочный, грубый, развращенный… Но по наружности он был неузнаваем. В нем произошла какая-то перемена. Вы его поддержали, подняли, и хотя его образ жизни был мне противен… он все-таки сохранял некоторую выдержку… Что-то честное было в нем и выступало наружу. Он был весел, беззаботен, счастлив и говорил о вас с такой любовью!

Она затруднялась, подбирала слова, не смея перед ним слишком строго осуждать тот образ жизни, который избрал Жильбер.

— Ну, а потом? — спросил Люпен.

— Потом я его часто видела. Он тайком приходил ко мне или я разыскивала его, и мы уезжали за город. Мало-помалу я ему рассказала всю нашу историю. Он сейчас же воспламенился. Он тоже хотел отомстить за отца и, украв хрустальную пробку, отомстить и за то зло, которое Добрек причинил ему лично.

Его первой мыслью было сговориться с вами — от этого он ни разу не отступал.

— Ну да, так и нужно было! — воскликнул Люпен.

— Да, я знаю… я была того же мнения. К несчастью, бедный Жильбер… ведь вы знаете, какой он слабохарактерный, — подпал под влияние своих товарищей.

— Вошери?

— Да, Вошери. Этот льстивый и завистливый, темный человек, коварный и самолюбивый, имел на моего сына громадное влияние. Жильбер имел неосторожность довериться ему и спросить у него совета. Отсюда все зло. Вошери убедил его и меня тоже, что лучше действовать самостоятельно. Он изучил дело, взял на себя устройство этой экспедиции в Энжиен и под вашим руководством совершил ограбление виллы Мария Терезия, которую Прасвиллю не удавалось хорошенько исследовать, так как лакей Леонард ее тщательно охранял. Это было безумием. Надо было или положиться на вашу опытность, или не впутывать вас в это нападение. Но что делать? Вошери совершенно подчинил нас своей воле. Я согласилась на свидание с Добреком в театре. В это время все это и случилось. Когда я в полночь вернулась к себе, я узнала об убийстве Леонарда и аресте моего сына. Я сейчас же почувствовала, чем это ему грозит. Сбывалось страшное предсказание Добрека… Вот уже впереди суд и приговор. И все это по моей вине, по вине матери, которая толкнула своего собственного сына в пропасть.

Кларисса ломала руки, билась, как в лихорадке. Какое горе может сравниться с горем матери, дрожащей за жизнь своего ребенка. Проникнутый состраданием, Люпен сказал ей:

— Мы спасем его. Тут не должно быть никаких сомнений. Но необходимо, чтобы я знал все. Продолжайте, прошу вас… Как вы в тот же вечер узнали о том, что произошло в Энжиене?

Она поборола себя и голосом, полным тоски, ответила:

— От двух ваших товарищей, скорее товарищей Вошери, которым он вполне доверял и которым поручил лодки.

— Это тех вот, которые сейчас там, Гроньяр и Балу?

— Да. Когда вы, спасаясь от погони, вышли на берег и, направляясь к автомобилю, бросили им несколько слов о том, что произошло в вилле, они, обезумевшие, прибежали ко мне и рассказали мне эту ужасную новость. О, какая это была ночь! Что делать? Искать вас? Конечно, и умолять вас о помощи. Но как вас найти?.. Ну, вот тогда-то Гроньяр и Балу, вынужденные обстоятельствами, решились мне объяснить роль своего друга Вошери, его стремления и намерения, так давно назревшие.

— Избавиться от меня, не правда ли? — захохотал Люпен.

— Да. Так как Жильбер был ваш поверенный, то, шпионя за Жильбером, он узнал о всех ваших убежищах. Еще немного, и, будучи владельцем хрустальной пробки и списка двадцати семи, наследник всемогущества Добрека, он предаст вас полиции, в то время как ваша шайка, отныне принадлежащая ему, останется неуловимой.

— Дурак! — проворчал Люпен… — Хорош помощник!..

И прибавил:

— Таким образом, дощечки в дверях…

— Были вырезаны под его наблюдением в предвидении той борьбы, которую он объявит вам и Добреку, у которого он проделал то же самое. В его распоряжении был акробат, карлик невероятной худобы, которому этих отверстий было достаточно для того, чтобы похищать таким образом ваши тайны и ваши письма. Вот что открыли мне его друзья. У меня сейчас же мелькнула мысль: для спасения старшего моего сына воспользоваться младшим, Жаком, который, вы уже заметили, так худ, так умен и так смел. Мы отправились ночью. По указанию моих товарищей, я нашла в квартире Жильбера ключ от вашей квартиры на улице Матиньон, где вы, должно быть, спали. По дороге Гроньяр и Балу утвердили меня в моем решении, и я больше думала о том, чтобы отнять у вас пробку, чем о вашей помощи. Я рассчитывала, что если пробка была найдена в Энжиене, то она у вас. И я не ошиблась. Мой маленький Жак в одно мгновение мне ее достал из вашей комнаты. Я ушла, дрожа от волнения и надежды. Я, в свою очередь, овладела этим талисманом и без помощи Прасвилля получила власть над Добреком. Я уже видела, как я заставлю его действовать согласно моей воле, видела, как он хлопочет за Жильбера, как он добивается его освобождения или, по крайней мере, отмены смертного приговора: это было мое спасение!