Хрустальные тайны
Шрифт:
У печи жарко, дым ест глаза, пламя обжигает руки. Здесь Петька вместе с другими крепостными стеклодувами трудился от зари до зари.
Хозяин каждый вечер приходил в гуту посмотреть, что выдули за день его мастера, и самое лучшее отправлял к себе в усадьбу.
Когда приезжали гости, он выставлял напоказ своё хрустальное богатство и хвастался:
— Это Васька сделал. А это Петька. Ну, а это Стёпка...
Гости восхищались:
— Непостижимо! Гениально! Прекрасно! — И просили: — Покажи-ка нам самого лучшего своего стеклодува!
Довольный
— Вот мой главный виртуоз!
Стеклодувы не знали, как перевести иностранное слово «виртуоз», но понимали, что, наверное, оно означает «самый лучший мастер». И по-своему, по-русски, прозвали Петьку — Виртузовым.
Так и пошёл род непревзойдённых умельцев Виртузовых. От отца: к сыну передавали они своё мастерство. Гордились семейной профессией.
Вот только дядька Михайла Виртузов не знал, кому хрустальную науку передать: не было у него сыновей. Хотел он своего племянника Бориску Ярёмина усыновить. Но Борискины родители не согласились отдать мальчика.
В роду у Ярёминых тоже все были стеклодувами. Но у них другая история с фамилией вышла. Предки их, как и все крепостные мастера помещика Бахметьева, не только работали на стекольном заводе, но и вели небольшое хозяйство, чтобы себя прокормить: выращивали картошку и капусту, сеяли жито и овёс.
Своей земли у них не было. Обрабатывали они землю помещика, за что отдавали ему часть урожая — оброк. Поле пахали на лошади деревянной сохой.
Но однажды случилась беда: перед самой весной сдохла у стеклодува лошадь. Как же теперь поле вспахать? Хотел было мастер попросить лошадь взаймы у помещика, да тот потребовал за это такой большой оброк, что пришлось отказаться. И тогда Борискин прапрадед — человек очень сильный и выносливый — надел на себя ярмо и впрягся в соху вместо лошади. Так и вспахал поле.
Потом про него стали говорить: «Тот стеклодув, который ярмо на себя надевал, — Ярёмин».
Ярёмины работали на «лекарских заказах».
Отец Борискин делал аптечную посуду — всякие склянки для мазей, флаконы для микстур, ступки для растирания порошков. Требовали они особо тщательной отделки и в то же время простоты — без лишних украшательств. Тут не надо было никакой выдумки. Был бы флакон ровным и гладким да хорошо закрывался бы пробкой.
В своём деле Ярёмины много преуспели. Аптекари ярёминской посудой были довольны.
И сейчас Борискин отец вместе с дядькой Михайлой работали в гуте. Работали, как и в прежние времена, на помещика.
ДОБРЫЕ ЧЕРТИ В ГУТЕ
Стояла гута за околицей, там, где начинается лес. Так её построили, чтобы легче было таскать дрова для печи.
Ночью над гутой дым поднимался клубами и румянилось зарево. Это работали варщики — варили стекло из песка, соды и извести.
Днём пламя в печи оставляли поменьше — только чтобы жидкая огненная масса не застывала.
Днём здесь хозяйничали стеклодувы. Мальчишки их прозвали гутными чертями.
Они, и правда, были похожи на чертей: по спинам от печного жара пот струился ручьями, руки и лица черны от копоти и дыма, на лоснящейся коже играют отсветы огней.
Ребята вовнутрь боялись заходить. Надо иметь особую ловкость, чтобы там стоять у деревянного помоста. Заглядишься — и можешь угодить под раскалённую каплю. Обожжёшься.
А то ещё случайно можно на осколок стекла наступить. Все стеклодувы обувают специальные сандалии на толстых деревянных подошвах, чтобы ноги не поранить. Босиком — так в гуте вообще не пройти.
Поэтому Бориска с мальчишками останавливался у входа, у решётчатых ворот. Залезут ребята на перекладины, чтобы лучше было видно, и усядутся, как воробьи на ветке.
Горит пламя в многоглазой печи. «Стук-стук-клок-клок» — стучат деревянные сандалии по деревянному помосту. Разговоров между мастерами не слышно. Стеклодувы между собой объясняются жестами. Сами-то они понимают друг друга, а со стороны кажется, что колдуют.
В полумраке закопчённого сарая то и дело мелькают длинные трубки с огненными шарами на концах — то вниз, то вверх.
Или вдруг завертится-запляшет сверкающая капля вокруг стеклодува — словно живой огонёк в свой таинственный танец пустился. Это мастер трубкой круги описывает: и наклонно её вращает, и над головой дугой проводит, и качает, как маятник, у самых ног. Жутко становится от таких бесовских танцев. Прямо как в аду!
— У-у, расходились, черти! Смотреть даже страшно, — шепчет боязливо младший из ребят.
— Наоборот! Интересно, — возражает другой. — Черти-то эти добрые. Эх, и я бы с ними поколдовал!
— А что, ребята, давайте попросимся к ним приймалками, — предлагает Бориска.
Бориске больше нравилась дядькина работа, чем отцовская. У отца все пузырьки и склянки простыми были. А дядька чего только не выдумывал!
Бориска и сам любил пофантазировать. Облака в небе ему представлялись снежными крепостями, бочка с дождевой водой за домом, — таинственным замком, а петух-задира — храбрым витязем.
Как и все мальчишки в селе, Бориска коллекционировал стекляшки. Собирал их возле гуты. Находил замысловатые обрезки, шарики, сосульки. Шёл между ребятами бойкий обмен хрустальными «редкостями».
Борискина коллекция была самая богатая. Из разноцветных осколков он складывал на песке целые картины. Ребята приходили на Борискин двор посмотреть, как он подбирает разноцветные стекляшки.
Делал он это не торопясь. Каждый прозрачный осколок подолгу вертел в руках, оглядывая со всех сторон, выравнивал железным прутиком острые стеклянные края.
Его стриженая круглая голова склонялась к самому плечу. Он щурил серые задумчивые глаза, морщил курносый в веснушках нос и, не замечая окружающих, тихонько приговаривал: