Хрустальный горизонт
Шрифт:
Базовый лагерь в 1980 году
Именно это стало стимулом его постоянной активности. В обеденный перерыв он бегает по университетской площади, после работы едет в лес, по воскресеньям занимается скалолазанием, отпуск проводит в альпинистской экспедиции. Есть и другой выход, тоже решающий проблему, – стать отшельником-созерцателем в Ронгбуке. Этот выход невозможен для европейца. Для этого надо иметь на Востоке несколько поколений предков.
К
И адаптировались мы еще плохо, и погода отвратительная. Летом к северу от Эвереста всегда так – ветрено, холодно, неуютно. Над Ронгбуком стоит зона низкого атмосферного давления, пришедшая с северо-запада. Почти каждый день идет дождь. Холодно и сыро также в предгорьях. Бесконечная череда штормов с ливневыми дождями. Пока что остается только сидеть на месте и ждать. Чтобы не потерять форму, да и из желания посмотреть Гималаи, мы с Неной решили пройти вниз по долине в западном направлении, к перевалу Нангпа Ла.
Тибетский отшельник
Проходя мимо монастыря Ронгбук, замечаем над ним дым. Большие хищные птицы царят в небе, несколько темных фигур скрылись среди руин. Мы заинтригованы. А если это так называемое небесное захоронение – древний тибетский обычай, по которому тело умершего расчленяют и оставляют на съедение коршунам и воронам. В одной старинной книге я читал, что этот религиозный обряд сохраняется кое-где к востоку от монастыря Сэра. Подойти ближе невозможно: суровые взгляды тибетцев заставляют нас ретироваться. Стервятники кругами спускаются ниже, некоторые в ожидании добычи садятся на стены полуразрушенной кельи. Если мое предположение верно, то сейчас там безжизненное тело кладут лицом вниз на скалу, раскалывают череп. Сердце и печень отдают птицам. Кости сжигают. Пожилая женщина охраняет совершение таинства от посторонних глаз, чтобы не скучать, она заваривает себе чай.
Мы слишком уважаем древний ритуал, чтобы мешать этим людям.
Раньше бедные тибетцы бросали своих умерших в реки или сжигали. Тела лам или урны с пеплом замуровывали в чортенах. В верхней части долины Ронгбука мы встретили так много чортенов, что казалось, это место до сих пор используется для захоронений.
Идем дальше вниз по правому берегу реки Ронгбук, по осыпному склону. Тусклый солнечный свет пробивается сквозь облака. Через три часа переходим на другой берег реки по узкому мостику и, обливаясь потом, лезем вверх по крутым откосам левее Ламна Ла. То и дело видим тибетских зайцев. А внизу под нами почти беспредельное царство холмов.
Мало-помалу нам становится ясно, на что мы себя обрекли. Отправляясь на эту прогулку, мы рассчитывали, что будем покупать еду у местного населения. Но вот мы идем уже семь часов и не встретили ни одной живой души. Все деревни на нашем пути покинуты и опустошены. Мы устали до смерти. Питья у нас с собой мало, и вблизи не видно водоема. На самом перевале попадаем в снегопад. Через час он прекратился, небо на севере и западе расчистилось, открыв далекие перспективы. Громадные вершины заднего плана, кажется, можно потрогать руками – обычная для Тибета иллюзия, так как воздух здесь чище, чем где бы то ни было.
Внизу на зеленом фоне высокогорного пастбища нечто напоминающее пять черных муравьев-великанов. Подходим ближе и видим, что это палатки кочевников. То,
Мы ставим свою палатку поодаль, в 20-30 метрах, и я осторожно приближаюсь к лагерю кочевников. Появляется мужчина, он цыкает на двух огромных взъерошенных собак, которые, рыча, поднялись мне навстречу, потом равнодушно смотрит на меня. Я жестами объясняю, что хотел бы купить молока. «Дудх», – говорю я. Это слово я слышал у тибетских шерпов в Непале. Мужчина улыбается, приглашает в палатку. Я зову Нену, и мы входим внутрь.
Посередине очаг. Топят высушенным ячьим навозом. Вокруг огня, едва различимые в полутьме, сидят мужчины, женщины, дети. Нам подают тибетский чай в чашах, сделанных из корней дерева и оправленных серебром. Хозяйка – если можно так назвать женщину-кочевницу – сначала кладет в чашу кусочки масла, а потом уже наливает в нее чай.
Глаза, постепенно привыкшие к темноте, различают детали. Некоторые мужчины пришивают подошвы к сапогам из войлока, другие прядут опереть.
Шерпы у перевала Нангпа Ла
В одном углу сложены штабелем сухие ячьи лепешки для топлива. Шкуры, одеяла, ковры из шерсти дополняют обстановку. Тут и небольшое изображение далай-ламы, перед ним масляная лампада.
Ну, и на всех пяти палатках развеваются красные флаги, хотя ни для кого в Тибете присоединение к Китаю не значит так мало, как для кочевников. Раньше здесь хозяйничали феодалы, теперь – государство, а кочевники как были нищими, так и остались.
Мы пытаемся вести беседу с помощью жестов. Я все время повторяю «Нангпа Ла» и показываю в сторону, откуда мы пришли. Хозяева каждый раз поднимают руки, как бы защищаясь, и смеются. Постепенно до нас доходит, что они ничего не понимают.
Но теперь уже все равно. Мне нравится горько-соленый чай с маслом. Соль привозят сюда из северного Тибета, масло ячье, оно хранится в тугих кожаных бурдюках, поджаренная ячменная мука, твердый, как камень, овечий сыр, иногда сушеное мясо – если случится беда с каким-нибудь животным. Одежда самотканная или из шкур. Палатка, которая вместе с очагом и ткацким станком привязывается на спину яку, когда вокруг стоянки не остается больше травы. Столь проста и сурова их жизнь.
Когда мы возвращаемся в свою палатку, идет снег. Он покрывает яков, равнодушно жующих свою жвачку. Под толстой снежной мантией они выглядят очень внушительно.
Спим мы крепко. Только один раз залаяла собака, и я выглянул из палатки. Снегопад прекратился, освещенный месяцем мир вокруг кажется театральной декорацией. Снова залезаю в спальный мешок и долго еще слышу мерное чавканье яков.
На следующий день идем дальше. Сначала путь лежит вниз в долину Тингри, а потом вверх по Тингри к Нангпа Ла. Эверест стоит перед нами во всей своей первозданной, красе. Часа через четыре догоняем группу – семь яков, ослик, собака и два погонщика, понукающих скотину ленивым, почти нежным посвистыванием. Толстая шкура яков – чистый обман. В действительности это чрезвычайно чувствительные животные. Уходят часы на то, чтобы поймать и успокоить яка, если его что-нибудь напугает.