Хрустальный грот. Полые холмы
Шрифт:
Увидев меня, Утер остановился и подошел только тогда, когда я нетвердо поднялся на ноги. Ночь в капище, должно быть, оставила след у меня на лице, потому что в их глазах застыло то выражение недоверчивого изумления, к которому я давно уже привык, и даже Утер заговорил чересчур громко:
— Выходит, твои чары не уступают ирландским.
Свет бил мне в глаза. В этом свете Утер казался слишком ярким и нереальным, словно образ, увиденный в проточной воде. Я хотел что-то сказать, прокашлялся и начал снова:
— Я все еще жив, если ты это имел в виду.
— В армии не найдется другого человека, который согласился бы провести здесь ночь, —
— Из страха перед черным камнем?
Я заметил, как рука Утера непроизвольно дернулась, чтобы сложить охранительный знак. Тут он заметил, что я увидел его жест, и рассердился:
— Кто рассказал тебе о черном камне?
Не успел я ответить, как вдруг ирландец произнес:
— Ты видел его? Кто ты?
— Меня зовут Мерлин.
Он медленно кивнул. На его лице по-прежнему не было ни следа страха или трепета. Он словно прочитал мои мысли и улыбнулся, как бы говоря: «Ты и я, мы сами можем позаботиться о себе».
— Почему тебя привели сюда связанным? — спросил я.
— Чтобы я указал им король-камень.
— Он уже все сказал нам. Это резной алтарь, вон там, — вмешался Утер.
— Отпустите его, — сказал я. — Он вам не нужен. И оставьте в покое алтарь. Вот этот камень.
Повисло молчание. Затем ирландец расхохотался.
— Не сойти мне с этого места! Если вы привезли сюда самого королевского волшебника, то на что надеяться несчастному барду? Звезды предрекли, что вы заберете его, и, по сути, это не что иное, как справедливость. Этот камень уже не сердце Ирландии, а ее проклятье. И может, когда вы его увезете, Ирландия вздохнет свободней.
— Объяснись, — попросил я его, а затем обратился к Утеру: — Прикажи, чтобы его развязали.
Утер кивнул, и стражники освободили руки узника. Он потер запястья и улыбнулся мне. Можно было подумать, что, кроме нас, в Хороводе никого нет.
— Говорят, в незапамятные времена этот камень привезли из Британии, с западных гор, с которых видно Ирландское море, и что великий король всей Ирландии, Фион Мак Кахайлл его звали, однажды ночью перенес его в руке через море в Ирландию и поставил здесь.
— А теперь, — молвил я, — мы с несколько большими трудами доставим его обратно в Британию.
— А я-то думал, что такой великий чародей, как ты, поднимет его одной рукой, — рассмеялся он.
— Я не Фион. А теперь, бард, если у тебя осталась хоть капля мудрости, ты возвратишься домой к своей арфе и не станешь больше воевать, а сложишь песню об этом камне и о том, как чародей Мерлин взял камень из Хоровода в Килларе и легко перенес его в Хоровод Нависших Камней, что у Эймсбери.
Не переставая смеяться, он махнул мне на прощанье рукой и ушел. Ему и впрямь удалось благополучно миновать лагерь и скрыться, потому что спустя годы я слышал сложенную им песню.
Но в то мгновение его исчезновение осталось незамеченным. Никто не произнес ни слова, пока Утер, нахмурив брови, рассматривал камень, будто мысленно взвешивал его.
— Ты сказал королю, что сможешь это сделать. Правда?
— Я сказал королю: что люди принесли сюда, люди же смогут и унести.
Он поглядел на меня неуверенно, все еще хмурясь и немного злясь.
— Он передал мне твои слова. Согласен. Здесь нужны не волшебство и заклинанья, а знающие механики и соответствующие машины. Треморин!
— Мой господин?
— Если мы забираем вот этот король-камень, то нечего церемониться с остальными. Где удастся, опрокиньте их и оставьте лежать.
— Да,
— Люди Мерлина будут работать над укреплениями. Мерлин, прошу тебя начать немедленно. Даю тебе двадцать четыре часа.
Дело оказалось солдатам привычным: они рушили стены и засыпали рвы землей и камнями. Палисад и деревянные постройки предали огню. Армия трудилась на совесть и с веселым задором. Утер всегда бы щедр со своими войсками, а в Килларе было что взять: медные, бронзовые и золотые браслеты и броши, оружие, откованное на славу и украшенное медью и эмалью по ирландскому обычаю. С наступлением сумерек все было закончено, и войска отошли с горы в свой временный лагерь, разбитый на равнине у самого подножья Килларе.
После ужина ко мне зашел Треморин. На вершине горы все еще полыхали костры и факелы, и уцелевшие в Хороводе исполины казались черными пятнами на заревом фоне. Лицо у механика было усталое и хмурое.
— Целый день ушел у нас на то, чтобы поднять плиту на пару футов, — с горечью сказал он, — а полчаса назад треснули распорки, и она снова легла на место. Почему, во имя пса, ты выбрал этот камень? Алтарь ирландца был бы намного легче.
— Алтарь ирландца не подошел бы.
— Ну, клянусь богами, все идет к тому, что этот ты тоже не получишь! Послушай, Мерлин, плевать мне, что он там говорит, я руковожу этими работами, и я прошу тебя прийти и посмотреть, что к чему. Придешь?
То, что произошло потом, послужило пищей для легенд. Скучно и утомительно было бы в подробностях рассказывать о том, как мы это проделали, скажу лишь, что было это несложно. У меня был целый день на раздумья, ведь еще с утра я обследовал камень и склон горы, а какие мне понадобятся машины и блоки, я придумал еще в Малой Британии. Где было возможно, мы сплавляли плиту по воде — сперва от Килларе к морю, а оттуда — в Уэльс, а дальше, насколько смогли, — по рекам, так что по суше нам пришлось преодолеть не более дюжины миль — расстояние между двумя широкими Эвонами. Пусть я и не Фион Крепкая Рука, но я Мерлин, и огромная каменная плита проделала свой путь домой так же гладко, как барка по спокойным водам, да и я не отходил от нее ни на шаг. Наверно, во время пути я спал урывками, но сам я этого не помню. Я бодрствовал, как бодрствуют у смертного одра, и это было единственное мое морское путешествие, когда я не ощущал волнения, а, напротив, сидел (так мне сказали) невозмутимый и молчаливый, словно в своем кресле у домашнего очага. Однажды пришел Утер поговорить со мной — верно, он гневался оттого, что я с такой легкостью совершил чудо механики, какое оказалось не по плечу его людям, — но некоторое время спустя, так и не сказав ни слова, удалился и больше ко мне не подходил. Сам я об этом ничего не помню. Думаю, меня там не было. Я, неподвижный наблюдатель, завис меж ночью и днем в парадной опочивальне в Винчестере.
Новости встретили нас в Каэрлеоне. Пасцентий нанес удар с севера силами своих германских и сакских союзников, а верховный король выступил с войском и разгромил его возле Карлайсла. Но затем, уже благополучно возвратившись в Винчестер, он внезапно занемог. Слухов об этой болезни ходило в изобилии. Одни утверждали, что подосланный Пасцентием лазутчик под видом лекаря пробрался к ложу слегшего с простудой Амброзия и поднес ему яд. Другие твердили, что это был человек Эозы. Кто бы это ни был, это ничего не меняло: опасно заболевший король слег в Винчестере.