Хрустальный грот. Полые холмы
Шрифт:
Для этого мне пришлось ухватиться за край отверстия и подтянуться на руках, а в качестве приступки воспользоваться распорками, что шли вдоль всего шпангоута. По очертаниям моего узилища я догадывался, что оно находилось в носовом трюме, и теперь убедился в своей правоте. Корабль стоял бортом к каменному причалу; на столбах там висело несколько фонарей, освещавших десятка два солдат, которые были заняты переноской тюков и груженых корзин с корабля. Позади причала виднелся ряд крепких на вид построек, предназначавшихся для хранения товаров, но в тот вечер прибывший груз, по-видимому, собирались отправить в другое место. Под фонарными столбами ожидали повозки с запряженными в них терпеливыми мулами. Люди при повозках были в кожаных армейских панцирях и все как один при оружии, а за разгрузкой наблюдал капитан.
Швартовы находились приблизительно в середине корабля, возле спущенного на причал сходня. Носовой конец был привязан к поручню у меня над головой, что позволило судну развернуться носом в море, так что между мною и берегом лежало футов пятнадцать воды. Огней на носу не было, и царила тут полная тишина; канат убегал в притягательную темноту, за которой прятались постройки и где мрак был еще гуще. Однако я решил подождать, пока закончат разгрузку и повозки, а с ними и солдаты уедут прочь. Позднее настанет более удобный момент для побега: на борту окажется только вахтенный, а с причала, наверное, даже уберут фонари.
Разумеется, я должен был бежать. Останься я в заточении, мне пришлось бы полагаться лишь на доброе расположение Маррика, а оно, в свою очередь, зависело от исхода переговоров с Амброзием. А если по какой-то причине Маррик не сможет вернуться и вместо него придет Анно…
Кроме того, я был голоден. После воды и противного размоченного сухаря в моем мучительно пустом животе забурлили соки. Даже мысль о том, чтобы провести еще два или три часа в ожидании, пока кто-нибудь явится за мной, не принимая во внимание и страх, с каким я ждал возвращения моих тюремщиков, казалась невыносимой. И при самом благоприятном исходе, если Амброзий пришлет за мной, я не мог быть уверенным в своей судьбе после того, как граф получит все интересующие его сведения. Несмотря на блеф, спасший мне жизнь при встрече с его лазутчиками, этих сведений было недостаточно, и Анно правильно полагал — а Амброзий должен знать об этом наверняка, — что меня не удастся использовать в качестве заложника. Мое полукоролевское происхождение могло произвести впечатление на Маррика и Анно, но то, что я был внуком союзника Вортигерна или племянником приверженца Вортимера, явно свидетельствовало против меня и не оставляло надежд на добрый прием у Амброзия. Королевский я бастард или нет — в лучшем случае моим уделом станет рабство, а если удача от меня отвернется — никем не воспетая смерть.
Но я не собирался дожидаться смерти. По крайней мере пока бортовое отверстие стояло распахнутым настежь, а дорогу на берег обеспечивал свисавший канат. Оба шпиона, решил я, так редко имели дело с узниками моего возраста, что даже не подумали об открытом люке. Ни один взрослый мужчина, даже такой тщедушный, как Анно, не способен удрать через него, но это было по силам худенькому мальчику. Однако даже если бы такая мысль и пришла им в голову, они знали, что я не умею плавать. Внимательно осмотрев из бортового отверстия швартовый канат, я решил, что смогу по нему проползти. Если крысы могут ходить по канату — а именно в тот момент по канату на берег сходила огромная жирная крыса, — то смогу и я.
Но мне пришлось ждать. Между тем было холодно, а я был совершенно раздет. Мягко спрыгнув на пол, я принялся искать свою одежду.
Свет, лившийся с берега, был тусклым, но его хватало. Я рассмотрел клетушку, в которой находился: скомканные одеяла на груде старых мешков, служивших мне постелью, покоробленный и потрескавшийся морской сундук возле перегородки, груда ржавых цепей, которую я не смог сдвинуть с места, кувшин с водой, а в дальнем углу — то есть на расстоянии двух шагов — вонючее ведро, все еще наполовину наполненное блевотиной. Больше в каморке ничего не было. Возможно, Маррик из добрых побуждений снял с меня промокшую одежду, но то ли он забыл вернуть ее, то ли одежду спрятали, чтобы воспрепятствовать моему побегу.
Пяти секунд хватило, чтобы убедиться, что в сундуке нет ничего, кроме нескольких дощечек для письма, бронзовой чашки и ремешков от сандалий. По крайней мере, подумал я, опуская крышку над этими скудными сокровищами, они оставили мне сандалии. Не то чтобы я не привык ходить босиком, но стояла зима, и кто знает, какая мне предстоит дорога… Пусть голому и босому, не важно, но мне нужно бежать. Одни только предосторожности, к каким прибег Маррик, исполнили меня решимости скрыться как можно скорее.
Я не представлял себе, что буду делать и куда подамся, но бог спас меня из рук Камлаха и помог благополучно преодолеть Узкое море, так что я верил в свою судьбу. Пока я собирался поближе присмотреться к Амброзию, чтобы составить о нем собственное мнение; и если я решу, что могу рассчитывать на покровительство или хотя бы на жалость, то я приду к нему и предложу свою историю и свои услуги. Мне и в голову не приходила нелепость самой мысли: просить принца принять на службу двенадцатилетнего мальчишку. Полагаю, для этого у меня хватило королевской самоуверенности. Если бы мне не удалось поступить на службу к Амброзию, то у меня оставалась призрачная надежда найти деревушку к северу от Керрека, откуда была родом Моравик, и обратиться за помощью к ее родственникам.
Мешки, на которых я лежал, были старыми и уже начинали гнить. Проделать в одном из них отверстия для головы и рук оказалось довольно легко. Одеяние получилось отталкивающее, однако оно прикрывало тело. Я разорвал еще один мешок и тоже натянул его через голову — для тепла. Я бы натянул и третий мешок, но он уже сковывал бы движения. Я с тоской погладил одеяла, они были хорошие и плотные, но я не смог бы разорвать их, и к тому же они непомерно мешали бы карабкаться по канату. Неохотно я положил одеяла на место. Из пары кожаных ремешков я связал себе пояс. Оставшуюся краюху хлеба я сунул за пазуху. Ополоснув лицо и руки остатками воды из кувшина, я подошел к бортовому отверстию, подтянулся и выглянул наружу.
Пока я одевался, до моего слуха донеслись крики и топот ног, как будто солдат строили перед маршем. Теперь я убедился, что так оно и было. Повозки с сидевшими в них людьми отъезжали в сопровождении всадников. Последняя тяжело груженная повозка как раз со скрипом проехала мимо строений, и возница щелкнул кнутом, подгоняя мулов. Вскоре стих и топот мерно вышагивающих ног. Я не мог не спрашивать себя, что за груз доставил из Уэльса этот корабль; в такое время года это едва ли могло быть зерно. Если на разгрузку поставили солдат да еще выделили к повозкам охрану, скорее всего это были металл или руда. Перестук колес затихал вдали. Я осторожно осмотрелся по сторонам. Фонари по-прежнему освещали причал, однако теперь на нем не было ни души. Самое время бежать, пока вахтенный не решил проверить, как там сидится пленнику.
Для юркого мальчишки задача не составила труда. Вскоре я уже сидел, наполовину высунувшись из люка: ногами я цеплялся за перегородку, а руками тянулся к канату. Затем наступил неприятный момент, когда обнаружилось, что из такого положения до каната мне не дотянуться: я должен был встать на ноги, прижимаясь к корпусу корабля над черной пропастью, разверзшейся между судном и причалом, в которой плескалась среди отбросов маслянистая вода. В конце концов мне удалось встать, цепляясь за борта корабля, словно я был одной из крыс, собравшихся на берег, и ухватиться за канат. Он оказался туго натянутый и сухой и полого спускался к тумбе на берегу. Схватив его обеими руками, я извернулся так, чтобы стать лицом к берегу, оттолкнулся от борта корабля и забросил на канат ноги, повиснув вниз головой.