Хрустальный грот. Полые холмы
Шрифт:
— Он уже совсем не тот, что был раньше, — ответил Диниас без уверток и притворства.
— Но что-то же осталось, — рассмеялся я. — Там ведь есть крыша над головой, чтобы укрыться от этого поганого дождя, и огонь, чтобы обсушить нашу одежду, да еще что-нибудь для желудка, даже не важно что. Что ты скажешь, если я пошлю Кадала купить еды и мы пообедаем дома? Я тебе расскажу обо всем за пирогом и флягой вина. Но предупреждаю, если ты еще раз хотя бы покажешь мне кости, то я сам кликну людей Вортигерна.
— На этот счет можешь быть спокоен, — улыбнулся он, внезапно расслабившись. — Что ж, пойдем. Еще осталась пара комнат, пригодных для жилья, и мы найдем для тебя кровать.
Мне досталась комната Камлаха. В ней гуляли сквозняки и было полно пыли, и Кадал наотрез запретил мне ложиться в постель, пока та целый час не простояла рядом с ревущим огнем. У Диниаса не было слуги, за исключением одной неряшливой девчонки, которая приглядывала за ним, очевидно, в обмен на привилегию делить с ним постель. Кадал поручил ей наносить дров для растопки и разогреть воды, а сам тем временем отправился в монастырь с весточкой моей матери, а потом в таверну, чтобы раздобыть вино и ужин.
Мы ели, сидя перед огнем, а Кадал нам прислуживал. Мы проговорили допоздна, но здесь достаточно лишь заметить, что я рассказал Диниасу свою историю — или ту ее часть, которая была доступна его пониманию. Возможно, я получил бы некоторое удовлетворение, сообщив ему правду о моем рождении, но предпочел за лучшее подождать, пока не буду уверен в нем и в округе не останется людей Вортигерна. Поэтому я рассказал ему лишь о том, как попал в Британию и как стал одним из приближенных графа Британского. Диниас уже достаточно был наслышан о моем «пророчестве» в подземелье под Королевской Твердыней и слепо поверил в грядущую победу Амброзия, поэтому наша беседа закончилась его обещанием отправиться утром на Запад с вестями и собрать с окраин Уэльса помощь для Амброзия, какую только удастся. Я понимал, что он побоится не сдержать свое обещание: что бы ни говорили солдаты о случившемся в Королевской Твердыне, этого оказалось достаточно, чтобы внушить моему простоватому Диниасу благоговейный страх перед моим могуществом. Но и без того я знал, что могу положиться на него.
Мы проговорили почти до зари, после чего я дал ему денег и пожелал доброй ночи.
(Он уехал еще до того, как я проснулся на следующее утро. Диниас сдержал свое слово и присоединился к Амброзию в Йорке, приведя с собой несколько сотен человек. Его приняли с почестями; он хорошо проявил себя, но вскоре в каком-то второстепенном сражении получил раны, от которых позже скончался. Что до меня, то я никогда его больше не видел.)
Кадал запер за ним дверь.
— Наконец у нас есть хороший замок и надежный засов.
— Ты опасаешься Диниаса? — спросил я.
— Я опасаюсь любого в этом проклятом городе. Мне не будет покоя, пока мы не уберемся отсюда и не окажемся рядом с Амброзием.
— Едва ли тебе стоит сейчас волноваться. Люди Вортигерна бежали. Ты же слышал, что сказал Диниас.
— Да, но и твои слова я тоже слышал. — Он наклонился, чтобы убрать одеяла от огня, и замер, глядя на меня поверх вороха постели. — Что ты имел в виду, говоря, что будешь здесь, пока не подготовят твое жилье? Ты же не думаешь построить себе здесь дом?
— Нет, не дом.
— Ту пещеру?
Я улыбнулся, увидев выражение его лица.
— Когда Амброзий перестанет нуждаться во мне, а в стране воцарятся мир и покой, туда-то я и намерен удалиться. Я же предупреждал тебя, что если ты захочешь остаться со мной, то будешь жить вдали от дома?
— Насколько мне помнится, мы говорили о смерти. Ты имеешь в виду, что будешь там жить?
— Не знаю, — ответил я. — Возможно, и нет. Но думаю, мне необходимо место, где я могу побыть один. Вдали от происходящих событий. Размышлять и строить планы — это одна сторона жизни, а деяния — другая. Человек не может все время что-нибудь делать.
— Скажи об этом Утеру.
— Я не Утер.
— Что ж, как говорят, годятся оба. — Он бросил одеяла на кровать. — Чему ты улыбаешься?
— Я улыбаюсь? Не обращай внимания. Давай спать, завтра нам нужно пораньше быть в монастыре. Тебе снова пришлось подкупать старуху?
— Нет там никакой старухи, — выпрямился он. — На этот раз была девушка. И довольно миловидная, насколько я мог судить о ней в этой мешковатой рясе и опущенном на лицо капюшоне. Тот, кто запирает таких девушек в монастырь, заслуживает… — Кадал принялся объяснять, что они заслуживают, но я оборвал его:
— Ты узнал, как себя чувствует моя мать?
— Они сказали, что ей лучше. Жар спал, но она не успокоится, пока не увидит тебя. Теперь ты ей обо всем расскажешь?
— Да.
— А потом?
— Мы поедем к Амброзию.
— Ага, — произнес он и потащил свой тюфяк, так чтобы он лежал поперек дверей, по пути задув светильник, после чего без единого слова улегся спать.
Кровать у меня была достаточно удобной, а комната, хоть и обветшалая, казалась после долгого путешествия верхом роскоши. Но спал я плохо. В мыслях я был рядом с Амброзием на дороге к Генореу. Все, что я знал о Генореу, подсказывало, что взять его будет делом нелегким. Я начал беспокоиться, не оказал ли медвежью услугу своему отцу, заставив верховного короля покинуть его крепость в Сноудоне. Быть может, думалось мне, стоило оставить его там в этой заговоренной, обваливающейся башне, Амброзий гнал бы его из Уэльса до самого моря.
С огромным усилием, удивившим меня самого, припомнил я собственное пророчество. То, что я сделал в Динас Бренине, произошло не по моей воле. Не я решил заставить Вортигерна удирать из Уэльса. Из тьмы и пустоты, из водоворота звезд явились мне эти слова. Красный Дракон восторжествует, а Белый падет. Голос, произнесший эти слова тогда и повторивший их теперь в затхлой темноте комнаты Камлаха, принадлежал не мне: это был голос моего бога. А человек… он не бодрствует и не доискивается причин… Человек повиновался и заснул.
3
Монастырские ворота мне отворила девушка, о которой говорил Кадал. Ее, наверное, загодя послали ждать у ворот, потому что не успел Кадал потянуть за веревку звонка, как одна створка распахнулась, и монахиня знаком пригласила нас войти. Пока она брала на засов тяжелые ворота, я успел оценить гибкую молодую фигурку, закутанную в грубую рясу. Сверкнув большими глазами, девушка надвинула пониже капюшон, скрывая высокий лоб и светлые волосы, и быстро повела нас через монастырское подворье. Ее ноги в простых полотняных сандалиях посинели от холода и были заляпаны грязью из покрывавших подворье луж, но были стройными, хорошей формы, а руки — изящными.