Хрустальный грот. Полые холмы
Шрифт:
Они остановились к северу от реки Хумбер, где в ожидании Амброзия принялись укреплять долину. Сперва Хенгист полагал, что под началом у Амброзия всего лишь войско, вторгшееся из Малой Британии, — и он пребывал в неведении относительно того, с каким смертельным оружием войны ему придется столкнуться. Сакс думал (так доносили), что к Амброзию присоединилось не более горстки жителей островной Британии. Как бы то ни было, саксы так часто побеждали мелкие отряды отдельных племен, что давно уже привыкли относиться к ним с презрением, как к легкой добыче. Но теперь, когда в лагерь саксов что ни день прибывали гонцы с рассказами о тысячах воинов, что стекались под знамя Красного Дракона, а потом — и о победе при Генореу, Хенгист отказался от мысли отсидеться в укрепленных фортах за Хумбером и снова бросил свои орды на юг, чтобы самому выбрать поле, на котором он встретит британцев и сможет захватить Амброзия врасплох и разгромить его армию.
И снова Амброзий двинул свои войска с «цезаревой скоростью». Им руководила необходимость: саксы разоряли все земли, по которым им случалось идти.
Развязка пришлась на вторую неделю мая, когда по-июньски жарко припекало солнце и ясные дни перемежались не успевшими пролиться апрельскими ливнями; срок своевольной свирепости саксов истек, и наступил час запоздалой расплаты. Амброзий захватил врасплох Хенгиста, когда тот готовил своему противнику засаду у Маэсбели, возле крепости Конана или Каэрконана, которую саксы зовут также Конисбург. Земля здесь холмистая, на скалистом утесе высится крепость, а в нескольких саженях от утеса тянется глубокая лощина, где и вознамерился расположить своих воинов Хенгист. О готовившейся засаде лазутчики Амброзия узнали от одного бритта, на которого наткнулись, побираясь через холмы вокруг крепости Конана; бритт бежал в эти места, чтобы сберечь от топоров захватчиков с Севера жену и двух маленьких детей. Итак, Амброзий, предупрежденный заранее, молниеносно перебросил свои отряды и настиг Хенгиста до того, как тот закончил расставлять войска, принудив его принять бой на открытой местности.
И вышло так, что попытка Хенгиста устроить засаду обернулась против него. Развернув армию у подножия холмов, Амброзий получил преимущество местности. Его основные силы — бретонцы, галлы и жители южных и юго-западных пределов Британии — ждали на склоне пологого холма, перед которым простиралось ровное поле, где они могли беспрепятственно атаковать. Среди этих полков повсюду были расставлены отряды из других местностей Британии, пришедшие к Амброзию под знаменами своих вождей. Позади основного ядра армии полого поднимались холмы, поросшие случайными зарослями терновника и желтого утесника; холмы сходились к длинному гребню, который изгибался к западу чередой низких скалистых гор, а к востоку щетинился густым дубовым лесом. Жители Уэльса, привычные сражаться в гористой местности, расположились на флангах: отряды выходцев из Северного Уэльса Амброзий укрыл в дубовом лесу, а на западных отрогах, отделенные от них всей британской ратью, стали ратники Южного Уэльса. Эти отряды, легковооруженные, очень маневренные и жаждущие свести с саксами старые счеты, должны были держаться в резерве как подкрепления; им предстояло нанести стремительные удары, которые по приказу Амброзия раз за разом будут пробивать оборону врага в самых слабых его местах. И можно было не сомневаться, что они не упустят ни одного из саксов Хенгиста, когда те дрогнут и побегут с поля битвы.
Саксы, попавшие в свою же ловушку, запертые в долине распахнувшей по флангам крылья могучей ратью и зажатые между скалой Каэрконана и узкой тесниной, где собирались устроить засаду, сражались как демоны. Но преимущество было не на их стороне: они вступили в битву со страхом в сердцах — страхом перед Амброзиевой славой и его жестокостью при покорении Генореу, но более всего — как мне говорили — со страхом, который вселило в них мое пророчество Вортигерну и который передавался из уст в уста со скоростью огня, охватившего крепость Генореу. И конечно, знамения были на руку Амброзию. Две рати сошлись перед самым полуднем — и к заходу солнца все было кончено.
Я видел все — от начала и до конца. Это была первая великая битва в моей жизни и, я не стыжусь в том признаться, — почти последняя. Оружие в моей битве — не копье и не меч. Если молва говорит правду, я приложил руку к победе при Каэрконане еще до того, как прибыл на поле битвы, а достигнув его, волею моего бога сыграл в ней роль, однажды и в шутку отведенную мне Утером.
Я доехал с Кадалом до Каэрлеона, где мы застали небольшой отряд войск Амброзия, стоявший гарнизоном в местной крепости, и еще один, как раз выезжавший в Маридунум для восстановления тамошнего форта. А также, как доверительно сообщил мне капитан второго отряда, — сделать все возможное, чтобы не пострадал тамошний монастырь. «Все добрые христиане, — важно добавил он, едва заметно подмигнув мне. — Вот сколь велико благочестие нашего командующего». Более того, он получил распоряжение отрядить нескольких верховых, которые должны были сопроводить меня к Амброзию. Мой отец не забыл даже прислать мне кое-что из одежды. Потому я отослал Кадала, к вящему неудовольствию последнего, назад — по мере возможности привести в порядок пещеру Галапаса, — а сам под охраной выехал на северо-восток.
Мы нагнали армию британцев как раз перед Каэрконаном. Войска уже развернулись для сражения, и нечего было даже думать о том, чтобы повидаться с командующим, и потому, подчинившись переданному с гонцом распоряжению, мы отвели коней к подножию западного холма, где воины из различных племен Южного Уэльса недоверчиво поглядывали друг на друга поверх мечей, обнаженных ради битвы с саксами. С таким же недоверием взирали на меня всадники моего эскорта: все время пути они не решались навязать мне разговоры, и по выражениям их лиц было очевидно, что они относятся ко мне не без трепета — и не только потому, что видят во мне признанного сына Амброзия, но и потому, что уже я прослыл «пророком Вортигерна». Неизвестно, когда прилепилось ко мне это звание, и один мой бог знает, сколько лет мне потребовалось для того, чтобы от него избавиться, как сбрасывает змея старую кожу. Когда я со своим эскортом явился к капитану, поставленному командовать западным флангом, и попросил указать нам место в боевых порядках, тот сперва ужаснулся, а затем с самым серьезным видом стал умолять меня остаться в стороне от грядущего сражения и подыскать возвышенность, откуда меня было бы хорошо видно его людям, чтобы они знали, как он это представил, «что пророк здесь и с ними». В конце концов я подчинился и обосновался на вершине небольшого утеса, откуда, завернувшись в плащ, я приготовился наблюдать за полем битвы, раскинувшимся подо мной словно живая карта.
Амброзий находился в самой середине: я видел белого жеребца и развевающегося над ним Красного Дракона. Справа мелькал лазоревый плащ Утера, скакавшего вдоль строя. Предводителя левого крыла я узнал не сразу; серый конь, крупный кряжистый всадник, как влитой сидящий в седле, белое знамя с гербом, который я сперва не мог распознать. Затем я увидел, что на нем за герб. Вепрь Корнуолла. Левым флангом Амброзия командовал не кто иной, как седобородый Горлойс, властитель Тинтагельский.
Боевой порядок, в котором выстроились саксы, ни о чем мне не говорил. С детства я слышал о свирепости этих светловолосых великанов; меня, как и всех британских детей, с младенчества воспитывали на рассказах об их жестокости. Говорили, во время боя на них нисходит священное безумие и они с неослабевающей силой и яростью способны драться, истекая кровью из дюжины ран. Но если свирепости и силы у них было в избытке, то порядка и дисциплины им не хватало. По-видимому, это было правдой. Я не мог разглядеть ни построения, ни плана в бескрайнем море сверкающего металла и развевающихся конских грив, которое пребывало в постоянном движении, подобно воде, готовящейся прорвать плотину.
Даже с такого расстояния я мог различить Хенгиста и его брата, гигантов, чьи длинные усы свешивались им на грудь, а ржаные гривы волос развевались по ветру, когда они давали шпоры своим лохматым крепким лошадкам, раз за разом объезжая строй. Они что-то кричали, и до нас доносилось эхо их криков: это были воззвания к их богам, кровавые клятвы, призывы и приказы, которые все нарастали в яростное крещендо, пока с последним диким криком: «Бей, бей, бей!» — не взметнулись, не засверкали против майского солнца боевые топоры, и вся стальная орда рванулась к застывшим в порядке рядам Амброзиевой армии.
Два войска сошлись с грохотом, от которого с криком взвились ввысь над Каэрконаном черные галки и, казалось, раскололся сам воздух. Даже с моего возвышения невозможно было увидеть, на чьей стороне перевес в этой битве, которая разбилась на несколько отдельных сражений. Вот, кажется, еще миг — и топоры и крылатые шлемы саксов пробуравят британский строй; но тут же глаз ловит горсть саксов, отрезанных от своих, и растворяющихся, исчезающих в море британцев.
Центр армии Амброзия под его командованием принял на себя главный удар, и тут же с восточного фанга налетела кавалерия Утера. Люди Корнуолла под предводительством Горлойса сперва выжидали, но как только дрогнула передняя линия саксов, они, подобно кузнечному молоту, обрушились слева и смяли врага, разбив его строй. После этого на поле брани повсюду воцарились смятенье и хаос. Тут и там сражались отдельные отряды, и воины схватывались в жестоком единоборстве. Крики и топот, скрежет, бряцание стали, запах пота и крови смешались, накатывали волной на вершину моего холма, где я сидел, закутавшись в плащ и созерцая ход битвы. Внизу подо мною нетерпеливо переминались, бормотали валлийцы, но когда отряд саксов вырвался из кольца и ринулся галопом к нашему холму, это бормотание вдруг сменилось улюлюканьем. Мгновение спустя на опустевшем холме остался я один, но крики и шум стали ближе, подобно быстро поднимающейся приливной волне забурлили вокруг холма. На терновник, подле моего локтя, опустилась малиновка и, запрокинув головку, начала нехитрую песнь. Нежная серебряная трель взвилась к небесам, безучастная к шуму сражения. И поныне, когда я думаю о битве при Каэрконане, в моей памяти всплывает песня малиновки, смешивающаяся с карканьем воронья. Черные птицы уже кружили в небе над головой: говорят, что звон мечей они слышат и за десять миль.
К заходу солнца все завершилось. Элдол, герцог Глочестерский, стащил Хенгиста с коня под самыми стенами Каэрконана, за которыми тот пытался укрыться, а остальные саксы рассыпались и побежали: немногим удалось ускользнуть, но большинство посекли на склонах холмов или в узкой теснине у подножия Каэрконана. С приходом сумерек у ворот крепости загорелись факелы, распахнулись сами ворота, и белый конь Амброзия прошествовал по мосту в освобожденную крепость, оставляя поле битвы воронам, священникам и похоронным командам.