Хрустальный кубок, или Стеклодувы
Шрифт:
Дилижанс высадил нас на улице Буле. Здесь царили суета и неразбериха и не попадалось на глаза никого, кто мог бы зваться кавалером или хотя бы парикмахером. На узких улицах скверно пахло, иногда посреди дороги шла широкая сточная канава, в которой текли помои и копились всякие отбросы; многочисленные нищие протягивали руки за подаянием. Я помню страх, внезапно охвативший меня, когда отец отвернулся, чтобы распорядиться насчет нашего багажа. В тот же миг между нами протиснулась какая-то женщина с двумя босоногими ребятишками, которая требовала денег. Когда я отшатнулась, она погрозила мне кулаком и выругалась. Это был не тот Париж, который я ожидала увидеть, Париж,
Отец имел обыкновение останавливаться в гостинице «Красная лошадь» на улице Сен-Дени, возле церкви Сен-Лё и главного рынка. Туда он меня и отвел, и там мы жили все три дня нашего пребывания в Париже.
Должна признаться, я была разочарована. Мы почти не выходили из гостиницы, где постоянно толпились люди – беднейшие из бедных – и скверно пахло, а если и выходили, то только в лавки и на склады, куда отца призывали дела. Раньше я считала, что наши углежоги из Ла-Пьера – грубые люди, но они казались вежливыми и любезными по сравнению с теми, что толклись на улицах Парижа; здесь тебя бесцеремонно пихали, не думая извиняться, и к тому же нагло на тебя пялились. Пусть я была тогда еще ребенком, но не смела показаться на улице одна и все время держалась возле отца или сидела в своей комнате в «Красной лошади».
В последний вечер нашего пребывания в Париже отец повел меня на площадь Порт-Сен-Мартен посмотреть, как парижане съезжаются к началу представления в опере, и это действительно был другой Париж, ничуть не похожий на нищий квартал вокруг нашей гостиницы. Блестящие дамы в брильянтах, украшающих голые плечи и грудь, выходили из экипажей, сопровождаемые кавалерами, так же роскошно одетыми. Весь этот блеск, все великолепие красок, оживленные голоса, вычурная, нарочито жеманная речь – можно было подумать, что они разговаривают на другом языке, их французский был совсем не похож на наш, – то, как двигались эти дамы, как они поддерживали юбки, как важно выступали рядом с ними кавалеры, покрикивая: «Расступись, дорогу госпоже маркизе!» – и расталкивая толпу, собравшуюся на ступенях оперы, – все это казалось мне сном, сказкой. Эти блистательные дамы и кавалеры распространяли вокруг себя диковинные, чужеземные ароматы, какие издают увядшие цветы, чьи лепестки сморщились и потеряли свежесть, и этот густой душный запах смешивался со смрадом грязи и пота, исходившим от тех, кто стоял возле нас, теснясь и толкаясь, подобно нам, в своем упрямом желании увидеть королеву.
Наконец подъехала ее карета, запряженная четверкой великолепных лошадей. Лакеи спрыгнули с запяток, чтобы отворить дверцы, и тут же, неизвестно откуда, появились придворные слуги, которые старались оттеснить зевак с помощью длинных палок.
Первым из кареты вышел брат короля, граф д’Артуа, – король, как все знали, не любил оперы и никогда там не бывал. За графом – рыхлым бело-розовым юношей в атласном камзоле, сплошь покрытом звездами и орденами, – следовала молодая женщина в розовом платье с огромным брильянтом в напудренных волосах и высокомерным выражением лица. Позже мы узнали, что это была графиня де Полиньяк, близкая подруга королевы. Затем, после короткой паузы, я увидела и саму королеву – она вышла из кареты последней. Мария-Антуанетта была вся в белом, на шее и в волосах у нее сверкали брильянты, ее светлые голубые глаза скользнули по толпе взором, выражающим полное безразличие. Опираясь на руку графа д’Артуа, она сошла на землю и исчезла из виду, такая миниатюрная, хрупкая и изящная, похожая на фарфоровые статуэтки, которые показывал мне утром отец, – они были выставлены
«Ну вот, – сказал мне отец, – теперь ты удовлетворена?»
Я даже не могла сказать, получила ли удовольствие. Мне словно бы довелось заглянуть в другой мир. Неужели эти люди тоже едят, думала я, раздеваются, справляют нужду, как и мы? Этому невозможно поверить.
Остаток вечера мы провели, гуляя по улицам, чтобы «остыть», как выразился отец, и в то самое мгновение, когда мы остановились на улице Сент-Оноре, разговаривая с одним из знакомых отца, я увидела, что к нам приближается знакомая фигура, облаченная в великолепную форму аркебузиров. Это был мой брат Робер.
Он сразу же нас увидел, приостановился, потом сделал пируэт, словно балетный танцовщик, перепрыгнул через канаву посередине улицы Сент-Оноре и скрылся в саду, окружающем Тюильрийский дворец. Отец, который как раз случайно обернулся, удивленно посмотрел вслед удаляющейся фигуре.
– Если бы я не знал, что мой старший сын находится у себя дома, в Шен-Бидо, – сухо заметил он, обращаясь к своему собеседнику, – я бы решил, что этот молодой офицер, который только что скрылся за деревьями, не кто иной, как он.
– Все молодые люди, – заметил знакомый отца, – похожи друг на друга, когда на них военная форма.
– Возможно, – ответил отец. – И все обладают одинаковой способностью выпутываться из затруднительного положения.
Больше не было сказано ни слова. Мы повернули назад, в гостиницу на улице Сен-Дени, а на следующий день вернулись домой в Ла-Пьер. Отец никогда не упоминал о той встрече, но когда я спросила матушку, была ли она в Шен-Бидо во время нашего отсутствия, она ответила, глядя мне прямо в глаза: «Меня просто поражает, как Робер великолепно умеет сочетать работу – я имею в виду состояние дел в мастерской – с развлечениями».
Но одно дело – играть в солдатики, и совсем другое – отправить партию стекольного товара в Шартр, не внося его в конторские книги мастерской. Любому, кто попытался бы обмануть мою мать в том, что касается торговли, суждено было горько об этом пожалеть.
Мы были в Шен-Бидо с обычным двухдневным визитом, во время которых матушка обычно проверяла, как выполняются заказы, и все шло гладко, пока, совершенно неожиданно, она не объявила, что хочет пересчитать пустые ящики, которые вернулись из Парижа на прошлой неделе.
– В этом нет необходимости, – сказал Робер, на сей раз оказавшийся на месте. – Ящики свалены на складе до следующего раза, когда нужно будет снова отправлять товар. Кроме того, количество их известно: двести штук.
– Правильно, их должно быть двести. Именно в этом я и хочу убедиться.
Брат продолжал возражать.
– Я не могу поручиться за то, что на складе все в порядке, – сказал он, послав мне тревожный взгляд. – Блез в это время был нездоров, и когда привезли ящики, их свалили кое-как. Но уверяю вас, когда будет готова новая партия, всё разберут и сложат как полагается.
Матушка не хотела ничего слышать.
– Мне понадобятся двое работников, чтобы сложить ящики, и тогда я смогу их пересчитать. Прошу тебя распорядиться немедленно. И я хочу, чтобы ты пошел со мной.
Она обнаружила, что не хватает пятидесяти ящиков, и, как на грех, в тот самый день в Шен-Бидо наведался возчик-комиссионер, из тех, что мы нанимали на стороне для доставки товара. Ни о чем не подозревая, он объяснил матушке, что в тех ящиках, которых она недосчиталась, отправлена в Шартр партия особо ценного хрусталя, предназначенного для стола драгун, которые как раз стояли в городе.