Хрустальный лабиринт
Шрифт:
Профессор Рассольников радостно потер руки. Занятное зрелище со стороны: человек заточен в таинственной скале, опасность нависла над ним, как каменный потолок, своей многотонностью, а он, глупый, хохочет от восторга… Он нашел… неведомо что…
Вот именно, что же это такое? Археолог огляделся. Луч фонарика заскользил по каменным стенам. Скорее всего, какое-то древнее захоронение. Примитивные рельефы на стенах хранили следы краски – и краски, добытой из почвы. Вот красная охра. А эта желтая похожа на ту, что называют сиеной… Вот какой-то эгеец – еще в обличье сухопутном, коротконогий и с человекоподобными руками – правда, длиннопалый, – лежит на плоском камне, свесив руки и ноги и откинув
Атлантида отвернулся от рельефа и принялся оглядывать каменный саркофаг. Что это саркофаг, археолог решил сразу. Форма уж больно универсальная. Как форма ванны. Бронзовая ванна, найденная в Помпеях, была почти такой же, как современная. Все прочее – лишенные функционального смысла ухищрения. Так и саркофаг. Ведь это прежде всего функциональная вещь, а все остальное – желание поразить воображение – людей ли, богов ли – неважно…
Археолог погладил массивную крышку. Руками ее не поднять. И с помощью кресла-антиграва такую махину не сдвинешь – не рассчитано кресло на подобные тяжести. Впрочем, кресло у них осталось одно на двоих. И антигравитационных поясов и тросов с собой нет… Ничего нет. Есть лишь резак. А почему бы и нет? И, кстати – почему они кричат о безвыходности? Этим резаком можно вскрыть что угодно. Можно вырезать входную дверь и вырваться на свободу… Лишь бы знать, где крушить стену. Но ведь они знают.
Атлантида захохотал…
– Что с тобой? – Дерпфельд направил луч фонарика ему в лицо.
– Как ты думаешь? Что там, внутри? Сокровища? Книги? Или ограбленный труп? – спросил Платон, обходя находку в третий или в четвертый раз. По наружной стене саркофага шли какие-то надписи и рельефы. Но некогда было их разбирать. Кто бы мог подумать, что «горячая точка» [6] может оказаться в этой скале?
– Ограбленный труп, – отвечал Дерпфельд, – он был реалистом.
6
Горячая точка – археологический термин.
Платон притащил и настроил резак. Где лучше вскрывать? Там, где саркофаг шире? Или там, где уже? Ладно, что тут долго думать: где сужается, и начнем. Современный клей без швов скрепит крышку. Все равно массивные предметы не в чести у музеев, слишком дорога транспортировка по Галактике – им подавай то, что может уместиться в чемоданчике и одновременно поразить воображение. Вот если бы…
И Платон отделил часть крышки. Отложив резак, он схватил фонарик и осветил внутренности… Поначалу в глазах его мелькнуло изумление… потом… Он запустил руку внутрь и… Извлек наружу форменный комбинезон. Да, да, обычный комбинезон, какие обычно носят военные астронавты. Не слишком больших размеров – взрослый эгеец вряд ли в него залезет. Только ребенок. Даже учитывая теорию подобия культур, такое изумительное совпадение – слишком невероятно. Платон оглядел находку. На рукаве сверкала голограмма Лиги Миров и ниже еще одна: Космический линкор «ЕЛЕНА ПРЕКРАСНАЯ».
Дерпфельд стал хохотать. Он так хохотал, что рухнул на обезображенный саркофаг и дрыгал ногами, он визжал, как эгеец, и под конец совершенно обессилел. Профессор отложил комбинезон в сторону и стал шарить внутри. Нашел ботинки – тоже невеликого размера и тоже армейские. За ботинками пошли какие-то мелочи: пакетик от конфет, вечная ручка, у которой кончились чернила, футляр электронной записной книжки. И все. Потому как дальше рука Платона не пролезала.
Разозлившись, он разрезал крышку на маленькие
Но Дерпфельд остановил.
– По-моему, у этого ожерелья есть хозяин.
– А нет такого закона, по которому я могу ожерелье забрать?
– Нет…
Профессор не стал спорить, положил ожерелье назад в саркофаг, мысленно пообещав больше никогда не отправляться на раскопки вместе с копом.
Луч фонарика вновь пробежал по рельефам. Сколько им лет? Ясно, что они относятся к тем временам, когда эгейцы еще ходили по суше. Но ведь та, первая история Эгеиды, тоже насчитывает не одну тысячу лет.
А теперь стоит проверить, какие тайны хранят другие боги.
Археолог вернулся в первую комнатку и обнял колени третьего бога. И тут же стена, у которой эту ночь спала Имма, поехала в сторону. Открылась новая галерея. В конце ее сверкал прямоугольник света. Наступил новый день. Десяток шагов, и пленники замерли у обрыва. Далеко внизу мерно катил волны Океан, не замечая священную черную скалу.
– Хватаем стульчак и спускаемся вниз, – предложил Дерпфельд.
– И далеко мы улетим на одном стульчаке? – пожал плечами Платон. – Имма советовала переждать нам здесь пару дней. Вот и переждем. Эгейцы считают нас погибшими. Мы в безопасности. Сегодня или завтра Имма вернется с помощью.
– Ты слишком доверяешь женщинам. Она заперла нас в этой черной ловушке…
– Она – член экипажа «Елены Прекрасной». Она – человек. И будет помогать нам.
– Значит, ты решил ждать здесь два дня?
– Все равно на одном-единственном кресле далеко не улетим. А добираться вплавь до Северного Архипелага или до базы Брегена мне что-то не улыбается. Особенно после того, как я видел челюсти броненосца, вспоровшие спину Стато.
Доводы профессора оказались более чем убедительными. Дерпфельд выругался, и выругался цветисто, однако вернулся в нору к богам. Уселись завтракать.
И тут среди кусочков сушеной рыбы они обнаружили белую личинку инфоголографа. Платон нажал кнопку. И зазвучал голос Иммы, и возникла голограмма. Инфоголограф был дешевенький и старый, голограмма то появлялась, то исчезала.
Думаю, вы обо всем догадались. И то, что я – человек. И то – что спаслась с корабля. Я прячусь на этой планете десять лет… Десять лет… Мне повезло… То есть, я заставляю себя так думать, хотя порой. хочется выть, как броненосцы на луну. Слышали, как воют броненосцы? Мороз по коже… Океан спокойный, две луны в небе, и со всех сторон – вой. Я отправляюсь на берег и вою вместе с ними. Помогает.
Клянусь, я прошла всю глубину. До самого дна. Не до абиссали, нет, но до самой глубоководной впадины. Если останусь на Эгеиде лишний месяц, то сойду с ума и непременно себя выдам. Не могу больше быть здесь! Не могу! Как вам передать то ощущение предела, которое копится день за днем и, наконец, становится непереносимым? Главное – бессрочность мучения и одновременно – сознание, что жизнь могла быть совершенно иной. Только поймите меня правильно. Эта прекрасная планета. И эгейцы – я ничего не имею против каждого из них в отдельности. Разумеется, я не говорю о Слоксе и его веселистах. Эгеиду нельзя не любить? Почему нельзя? Не знаю… Но эта фраза – банальность, ее здесь слышишь постоянно и тоже начинаешь повторять… по инерции… и почти веришь… Поешь со всеми «вода, вода, рыба, рыба» и пытаешься заставить себя думать, как все. И к ужасу своему сознаешь: не получается… Сколько ни пой, сколько ни пей – вода не станет рыбой…