Хрустальный поцелуй
Шрифт:
Мне нечего было терять, и он это знал. Он знал обо мне все — что-то я рассказала сама, остальное он нашел в документах. И я была перед ним чиста и открыта, как белый бумажный лист, на котором он мог написать все, что придет ему в голову.
Но он меня не трогал, и доверие мое к нему росло.
Наверное, дело было в его глазах. Они были темными, глубокого орехового цвета, и мне казалось, что именно такого оттенка должен быть горький шоколад, который, я почему-то помнила это, любила мама. Его глаза напоминали мне о доме своим теплым оттенком коричневого. Я помнила деревянные полы — светлые и выгоревшие на солнце, хранившие тепло его щедрых лучей. Помнила шоколад, который
Этот цвет всегда ассоциировался у меня с чем-то хорошим, но здесь, в лагере, было иначе: светло-коричневыми были совершенно не согревающие по ночам одеяла, в бежевый были выкрашены стены в тренировочных залах, янтарно-коричневыми были наши боевые палки и шесты. И Ханс выделялся на этом фоне теплотой и лаской, даримыми мне, своей заботой, согревающей, успокаивающей и ничуть не пугающей подозрительную ко всему меня.
Ему хотелось верить — и я верила. И винила во всем его глаза.
========== 9. ==========
Зимой мы почти не виделись: он говорил, что занят, что у него много дел, а я не настаивала, боясь его разочаровать своей нетерпеливостью. С той встречи в декабре мы встречались всего четыре раза, и я скучала по нему.
Многие бы, конечно, подумали, что мне не хватает удобств и комфорта, все-таки лагерь оставался лагерем и здесь мы не могли похвастать горячим душем или нормальными полотенцами. Но дело было совсем не в этом. Я скучала по Хансу — по его случайным прикосновениям, по разговорам с ним, по его хриплому смеху и теплому взгляду. Мне не хватало встреч с ним, не хватало того ощущения безопасности, которым меня всегда накрывало рядом с ним.
Но по горячему душу я тоже скучала, хотя и, конечно, значительно меньше.
Я удивлялась, как у меня вообще остается время, чтобы скучать, ведь тренировки изматывали нас почти до нуля. Но человек, как оказалось, привыкает ко всему. И я научилась не отключаться сразу, едва только голова касалась подушки. Я могла лежать и думать о чем-то своем до глубокой ночи. Не самое полезное умение, когда каждый день тебе надо доказывать, что ты здесь по праву, что ты можешь здесь находиться, что ты лучшая, но так было легче.
Чаще всего я думала о Хансе. Мне было интересно, чем он занимается, где он так много пропадает и почему совсем перестал меня навещать. В последнюю нашу встречу он выглядел очень уставшим, и мне очень хотелось погладить его по волосам и по лицу, чтобы морщинки, залегшие в уголках глаз, расслабились, а круги под глазами перестали быть такими заметными. Но я не рискнула. Попросила только быть поосторожнее и заботиться о своем здоровье. Он улыбнулся мне и легко потрепал по волосам, но ничего не ответил.
Мне хотелось думать, что он прислушается ко мне. В конце концов, это — единственная забота, которую я могла себе позволить, не выдав своих истинных чувств. И я довольствовалась малым. Но теперь, когда он почти перестал меня навещать, у меня не осталось и тех жалких крох, которых внезапно оказалось слишком мало.
Но наступила весна, и многое изменилось. Тренировки больше не казались такими изматывающими, я будто привыкла выкладываться по полной, отдавая всю себя. Светлело раньше, и становилось теплее с каждым днем. Солнце согревало наши замученные холодной зимой края, будто бы принося извинения за то, что в суровые зимние месяцы обходило нас стороной.
И Ханс стал приезжать чаще. Мы снова виделись почти как раньше, но он все еще был занят и постоянно уезжал куда-то, ничего мне не говоря. Однако
Но как только мы приезжали к нему, я не могла наговориться. Рассказывала ему все, что слышала в обрывках разговоров работников лагеря, все, что мельком вычитывала в газетах или книга во время уроков. Мне хотелось как можно больше времени проводить с ним: говорить или слушать, видеть его или касаться — было неважно, только бы знать, что он рядом, что он живой и настоящий, а не плод моего соскучившегося воображения.
Ханс сначала удивлялся такой моей активности. Спрашивал, не стряслось ли чего, что я так нервничаю при виде него. А я просто — откровенно, без утайки, так, как могла себе позволить только с ним, — говорила, что соскучилась. И хотя я не врала, он поверил не сразу — тоже относился ко мне с неким подозрением теперь, ведь раньше я, даже доверяя ему, была тихой и спокойной, скрытной и немного замкнутой, стерегущей собственное личное пространство, в которое он допускался только во время коротких мгновений наших объятий. Но теперь все изменилось. Месяцы разлуки и коротких, будто у самой судьбы вырванных встреч изменили все, и я не хотела, чтобы было как раньше. Я хотела идти вперед, в то неизведанное будущее, которое он мне уготовил.
Приехав к нему в очередной раз, я отправилась помогать ему заваривать чай и готовить нехитрый ужин. В те разы, когда я не притворялась умелой шпионкой, чтобы добраться до него, он всегда меня кормил, а я и не отказывалась. Мы долго говорили за чаем. Я делилась последними новостями из своей скучной жизни, он рассказывал, как недавно ездил по работе в Берлин. В подробностях описывал мне, как улицы столицы украшаются к предстоящему первому мая, а я слушала его и не слышала ни слова из того, что он говорил, — только его мягкий, бархатистый даже голос, по которому успевала соскучиться даже за неделю. Мне хотелось, чтобы он продолжал говорить, чтобы рассказывал все, что вспомнит, хоть устройство парового двигателя, только бы он оставался рядом со мной здесь, в этой комнате, и позволял мне впитывать его голос каждой клеточкой тела.
Потом он все-таки отправил меня в душ, снабдив своим халатом, и я тут же уткнулась в него носом, как только Ханс отвернулся. Это было ужасно неловко, и я не хотела, чтобы он видел мою слабость — мою очередную слабость перед ним.
После душа я сразу ушла в спальню, зная, что сейчас очередь Ханса. Я расчесала волосы, заплела их в косу, как обычно, чтобы не мешались, и легла на кровать, надеясь, что не усну и дождусь его возвращения. В комнате было жарко, или мне так казалось после душа, но я встала и открыла окно, чтобы впустить внутрь свежий весенний воздух. Стало легче. Я прижалась лбом к окну, внимательно наблюдая за тихой жизнью ночной улицы. Там было пусто, только чья-то кошка, еле различимая в темноте, вальяжно переходила через дорогу. Я на мгновение закрыла глаза. То, как сильно я скучала по Хансу, почти не давало мне поверить в реальность происходящего. Я сжала воротник его халата рукой, чтобы чувствовать, что я сама — здесь. Халат хранил тонкий аромат Ханса — его туалетная вода и он сам, и я вдохнула этот запах полной грудью, глубоко-глубоко, пока место в легких не кончилось, мечтая и самой пропитаться им, насквозь и навсегда.