Хуан Дьявол
Шрифт:
– Это была правда! Все было правдой! Я должна была увидеть собственными глазами, чтобы удостовериться. – воскликнула Каталина тоном безутешной грусти.
– Тебе не кажется, что момент не для церемоний? – Айме теряла терпение. – Я достаточно наслушалась неблагодарностей этим вечером.
– Тебя видел Ренато? – встревожилась Каталина.
– Нет. Конечно же нет. Не видел, и не думаю, что знает, что я выходила, если ты это имеешь в виду. Иными словами, нет риска. Донья София не скажет ничего, не думаю, что Янина осмелится не подчиняться.
– Во всем этом твоя вина, Айме, хотя я признаю свою часть вины, что ты такая. Я была слабой матерью, слишком хорошей для мятежной дочери. Тебе нужна была другая. Знаю, теперь мои упреки и советы бесполезны. Я не буду говорить за себя, а от имени Софии.
– Ты тратишь время, чтобы говорить о ней! Она превратила тебя в свою тень.
– На самом деле, я не более, чем тень. Этот грех теперь я пытаюсь смыть: я была ничем, не существовала в сердцах дочерей. Они были слишком далеки от меня, обе такие странные для меня. Одна великодушная, возвышенная; другая эгоистичная, порочная. Когда я говорю это, мои губы кровоточат, но это правда: ты живешь злом и обманом.
– Ты оставишь меня в покое? – раздражительно отвергла Айме.
– Оставляю… Только это я и хотела сказать. Я ухожу, бедная тень исчезнет, и если ты еще способна слушать последнюю просьбу матери, прошу тебя уехать сегодня же в Кампо Реаль. Это желание Софии. Она хочет вернуться, и чтобы ты ее сопровождала.
– Я? А разве слуги не для этого?
– Она в отчаянии, и я обещала убедить тебя. Она хочет забрать тебя в Кампо Реаль и позаботиться о наследнике – единственной ее надежде и мечте.
– Вот как! Уже обнаружилось!
– Это и желание Ренато. С ним ты спасешь единственное, что можешь спасти: положение в доме, будущее ребенка, который родится.
– А если не родится? – повернулась Айме, превращаясь в фурию.
– Что ты говоришь, дочка? – встревожилась Каталина, по-настоящему испугавшись. – Не хочу думать, что ты лжешь, способна. Айме, дочка…! Что ты пытаешься сказать?
– Ничего, мама, успокойся, – горько засмеялась Айме. – Я хотела пошутить, чтобы ответить на тарабарское нравоучение, которое в четыре утра не пойдет на пользу.
– Я знаю, что у тебя нет сердца, но не думаю, что ты способна на это. Тем не менее, ты сказала… Айме… Айме, будь хоть раз честна!
Айме поджала чувственные губы, прищурила веки, долго стояла неподвижно, словно глубоко раздумывала, словно своим дьявольским умом придумывала новый план. Затем почти насмешливо улыбнулась:
– Я буду делать то, что тебе понравится…
– Правда? – обнадежилась Каталина.
– Потому что ты просишь, мама. Вижу, свекровь боится за меня. И то хорошо… Я ожидала встретить ее, как ящик Пандоры, с важным голосом и зловещим внешним видом. Она бы пришла именно такой. Но она отправила тебя в качестве посланца, ты плачешь, и, хотя я порочная дочь, извращенная, без сердца, я доставлю тебе удовольствие. Не хочу быть меньше божественной дочери, которая, как я понимаю, примет обет. Нет?
– Да, действительно. Моника сказала, что согласна, и подписала прошение, которое мы принесли. Когда ее брак аннулируют, она примет обет. Печально, но по крайней мере она спасется от скандала, злобы мира и этого человека.
– Можешь пообещать, что ничего не вернется к прежнему?
– Конечно. Конечно же, могу пообещать. Моника не лжет.
– Ну тогда заручимся словом Святой Моники. Хуан и Ренато умрут за нее, не так ли?
– Поэтому она не выйдет из монастыря, только если мертвой.
– А еще ты гарантируешь, что донья София не будет лезть в мои дела в Кампо Реаль? Что отстанет от меня, а я буду делать, что мне хочется?
– Пока не нанесешь вред здоровью.
– Без ограничений. Я знаю, как позаботиться о себе. Если она оставит меня в покое, скажи, что этим же вечером я отправлюсь с ней в Кампо Реаль. А теперь, дай мне поспать, мне нужно выспаться.
Она повернулась спиной, вошла в спальню; на чувственных губах была вечная усмешка и сатанинский блеск в черных глазах.
2.
– Я не убираю ставку, ставлю… тридцать унций на бубновую даму!
На зеленой скатерти были четыре колоды карт и горка монет, которые Хуан Дьявол только что выиграл, в девятый раз блестяще выбрасывая карту победителя. Мало-помалу соперники уходили прочь, а два последних вот-вот молча удалилась. Почти никто не играл в этой дыре; кто не ушел, сгруппировались вокруг стола, удивленными глазами наблюдая за человеком, который так печально улыбался своей удаче.
– Думаю, ты сорвал банк, Хуан, – заметил Ноэль. – Почему бы тебе не забрать свои унции, и не уйти уже нам?
Человек остановился в дверях хижины и медленно вошел. Головы повернулись, разглядывая одежду кабальеро, орлиный профиль, напряженное выражение, делавшее лицо жестким, ясные глаза с металлическим блеском остановились на лице Хуана. Постепенно он приблизился к столу; Педро Ноэль первым узнав его, встал, встревоженно схватил за руку капитана Люцифера, пытаясь его расшевелить, и заторопил:
– Уйдем отсюда, Хуан, уйдем немедленно. Уже поздно, пять по крайней мере… Забирай деньги и пойдем! Не видишь, что все уже ушли?
– Нет игроков? – крикнув, спросил Хуан. – Никто не ответит на ставку? Никто не хочет испытать судьбу с Хуаном Дьяволом?
– Я! – согласился Ренато, приблизившись. – И удваиваю ставку!
– Правда?
– Разве не ты попросил предоставить тебе соперника? Вот он! Что с тобой? У тебя недостаточно денег?
– Тридцать унций на бубновую даму!
– Шестьдесят на короля пик! Сдавай карты, крупье! Слышишь? Сдавай карты!