Хуан Дьявол
Шрифт:
– Твое наследство, Хуан. Да. Ты получишь все свое наследство!
– Разве это не фантастическое количество денег, Ноэль?
– Да, сынок, это как сон. Какая полоса удачи, какая умопомрачительная удача! Никогда не думал, что такое может происходить. Тут по крайней мере сто тысяч франков, целое состояние, понимаешь? С этим ты можешь открыть любое дело, какое хочешь. Построить дом на Мысе Дьявола. Если бы я был на твоем месте, то помылся бы немедленно, сбрил эту пиратскую бороду, оделся как порядочный человек и направился к Монастырю Воплощенного Слова.
– Зачем?
– Не задавай вопросов в таком тоне. Для чего же еще? Чтобы сказать ей, что ты не хотел вести ее в таверну, что можешь предложить ей достойный и приличный очаг; жизнь начинается, или может начаться в любой момент, ты начнешь новую жизнь в свои двадцать шесть лет для нее, ради нее. Потому что она твоя жена, и потому что ты любишь ее.
Хуан Дьявол встал, отодвинув в сторону маленький стол в комнате, где царил беспорядок и где были свалены в кучу монеты и банкноты. Одна из трущоб, которыми изобилуют улочки этого района, каморка с комнатами внутри.
– Почему вы пытаетесь превратить меня в того, кем я никогда не буду? Если бы я думал, что эти грязные банкноты, выигранные одним махом судьбы, были способны изменить чувства Моники, то я решил бы, что это того не стоит.
– Сынок, это не из-за денег. Пойми. С этим ты можешь совершенно изменить жизнь и поведение. Кто тебя уверил, что Моника не любит тебя?
– Ноэль, мой дорогой Ноэль, не настаивайте, – посоветовал Хуан печально. – Я прекрасно знаю и уважаю это. Несмотря ни на что, она любит его. Я совершенно уверен.
– Ну хорошо, если ты так уверен, – заметил Ноэль гневно. – Почему же не дашь ей свободу и не уедешь далеко?
– Я не привязываю и не порабощаю. Не сказав ни слова, она ушла в монастырь и оттуда просит расторжения нашего брака.
– Не верю!
– Почему не верите? Которая сказала, очень уверена…
– Уверена. Значит, это была женщина. Это была она, не так ли? – не в силах сдерживаться Ноэль взорвался: – Дьявол пришел с ней! И после этого ты не хочешь, чтобы я называл тебя ребенком, когда ты ведешь себя так? Как ты можешь верить тому, что выходит из этого рта?
– Не думайте, что я такой ребенок, Ноэль. Этот рот обманывает, плетет интриги, лжет, создает миры по своим дьявольским капризам, но не лгал об этом. Я прекрасно знаю, что чувствует Моника. На миг я мог обмануться, но не более. Пока она моя жена, ее долг быть со мной, и это будет законно во всех отношениях. Добросовестность послушницы пугает ее, заставляет думать, что она грешит мечтами. Не будучи моей женой, она сможет мечтать, не упрекая совесть, не мучаясь сомнениями.
– Если бы было так, как ты говоришь. Замужем или нет, это невозможно для нее.
– И что? Она может мечтать, как захочет. Мечтая, что ее жизнь проходит с ним. Мечтая о нем, она будет хотеть смерти! А он… – он прервался на секунду и яростно отверг: – Нет. О нем будут ее мечты. А он уже на пределе и не остановится ни перед чем. Он с ног до головы Д`Отремон…
– А ты, разве нет?
– Я…? Может быть. Но я не хотел бы им быть. Я хотел бы быть, по правде говоря, ничьим сыном и не знать, какая кровь бежит по венам. Клянусь, что мог бы вздохнуть свободней, если б не знал этого. Рядом с этим именем возвращается весь ужас моего детства: лачуга Бертолоци, жестокость человека, который мстил моей невинной
– Я видел ее, да. Но для чего нам говорить об этом? – пробормотал взволнованный старик, пытаясь успокоиться. – Незачем творить ужасное настоящее, вороша прошлое. Твоя мать была несчастной и красивой. Еще могу сказать: в ней не было корысти, она не искала выгоды. Она согрешила из-за любви и заплатила за грех слезами и кровью. Я видел ее несколько раз и не могу сказать, какой была ее улыбка, но какими были ее слезы, я видел…
– В таком случае, я ненавижу его еще больше этого Франсиско Д`Отремон, который дал мне жизнь!
– Он тоже любил ее. Любил глубоко и искренне. Хотя ты не веришь, но за его огромной и безмерной гордыней билось сердце. Поэтому я хочу обуздать твою. Гордыня была первым грехом на свете. Не впадай в нее…
– Мой бедный Ноэль, не говорите глупостей. Если бы такой человек, как я, не имел гордости, то я был бы червяком, а я предпочитаю быть змеей, наполненной ядом, чтобы меня не раздавили ногой.
– Червем ты родился, но теперь им не являешься. Потому что знаю, что ты можешь летать, и я покажу тебе путь на небо. Почему бы тебе не встать, наступить на свою бесплодную гордость? Хочешь, чтобы я сходил в монастырь, поговорил с твоей женой…?
– Нет, Ноэль… Моя жена! Это слово звучит смешно. Не говорите ничего. Я увижу ее, поговорю, хотя и считаю, что ничего не изменится. Я поговорю, а вам не нужно. Я должен спросить Монику де Мольнар, моя жизнь зависит от ее ответа.
Очень медленно, неслышно, едва касаясь ногами старых каменных лестниц, Моника спускалась в большой внутренний двор сада Монастыря Рабынь Воплощенного Слова. Снова колокола созывали верующих, мягким звучанием приглашая на вечернюю службу. Священники и послушницы входили в церковь тесной вереницей, но Моника шла в противоположном направлении. Она вышла из кельи, чувствуя, что задыхается в этих стенах, и, движимая инстинктом, бежала ото всех. Она страстно желала лишь одиночества и тишину. Даже в монастыре ей казалось, что она в мире. Она прошла через арки, ограничивавшие монастырь, желая добраться до угла, где могла видеть только деревья и небо, но что-то шевельнулось среди веток кустарника. Круглая темная голова высунулась, на коже цвета эбонитового дерева блестели большие черные глаза, маленькое ловкое тело спрыгнуло и приблизилось к ней.
– Ай, моя хозяйка! Хорошо, что вы появились. Уж не знаю, сколько я жду, согнувшись, я собирался перелезть через стену, чтобы уйти, но на самом деле я не хочу уходить, не повидавшись с вами.
– Я же сказала, чтобы ты не возвращался, Колибри. Это настоящее безрассудство. Это запрещено. Ты не понимаешь?
– Я же не пришел делать что-то плохое, хозяйка. Вы знаете, что я прихожу увидеть вас… Вы больше не хотите ничего иметь со мной? Вы больше не любите меня?
– Конечно же я люблю тебя. Но когда проходишь за эти стены, то должен отказаться любить мир. Ты не можешь понять, бедняжка, но не страдай так, не грусти. Разве ты не был счастлив до того, как узнал меня?