Художник с того света
Шрифт:
– Из-за, как ты говоришь, «суки» я такой стал, – ответил я тихо.
– Ладно, шут с ней, забудь! – сказав это, он махнул рукой и опрокинул солянку. Соль просыпалась на стол и пол.
– Плохая примета, – не глядя на своего гостя, сказал я.
– Да ерунда всё это, Макс! Я в эти приметы не особо верю!
Мрачно улыбаясь и глядя на белые крупицы, покрывающие грязный стол, я ответил:
– А я верю.
Вихрь из обрывков прошлой жизни набирал силу, в голове засвистело, сдавило виски. Вспомнилось, как я опоздал на наше первое свидание, как она даже не смогла обидеться, так была счастлива. Мы стояли у «Тверской», обнявшись, под Александром Сергеевичем, десятилетиями наблюдавшим, как рождается
Сквозь толстую оболочку мыслей послышался оклик Славика:
– Эй, Максим, ты что-то совсем потух, давай ещё бахнем?
– Да-да, сейчас!
Я встал с табуретки и прошелся по комнате, потом подошел к столу, взял большой охотничий нож, служащий мне кухонным, и со всей силы ударил сидящего гостя в живот. Испуг и неожиданность отразились в секунду на его лице. Еще не понимая, что произошло, Слава встал со стула, зацепив старый магнитофон, и пошел в мою сторону, как бы извиняясь за разбитый Sharp. В голове у меня больше не было мыслей, только шум и еле слышный звук от пронзающего плоть ножа. Следующие шесть точных ударов в живот навсегда изменили судьбу моего гостя. Пошатываясь, он зажал руками раны и, теряя равновесие, попятился назад, затем, опершись спиной о стену, сполз на пол и прикрыл глаза. Дыхание его стало частым, а на лбу выступила блестящая испарина.
Этот человек пару часов назад решил сходить в магазин, купить продукты и облегчить своё существование бутылочкой пива. Он шел, радуясь теплому солнечному дню и чистому лесному воздуху. А сейчас, возможно, так и не осознав, что произошло, тихо умирает в моей гостиной. Его больше не увидят ни дети, ни бывшая жена, заказчик расстроится, что работник получил аванс и ушел. Почему он решил идти в магазин в то время? Не знаю, но те, кто дергают за веревочки, все же добились своего.
Не отрывая взгляда от умирающего, я достал пакет с травой, трясущимися руками насыпал содержимое в трубку и вмиг выкурил, затем повторил еще раз, пока тело не расслабило до состояния пластилина. Выдавив на палитру краски, поправив холст, я сел напротив Славы и спокойно, вдумчиво изучил его позу, одежду, испарину на лбу и начинающуюся агонию.
Через минуту первые мазки легли на белоснежный холст, через две моё сердце билось, словно мотор распаленного гоночного автомобиля, через три комната поменяла свой цвет, а свет от обычной лампочки стал желтым и каким-то незнакомым. Все было расплывчатым и четким, двигалось и останавливалось во времени и пространстве. Откуда-то из глубины комнаты послышался голос, мне стало страшно, я задул свечу и тут же понял, что свечей никогда не было в доме. Свет от лампы бил в глаза, роговицы больше не было, – я ослеп, но видел. Палитры не было, я макал кисти в цвета Славы: цвет кожи, цвет волос и в этот прекрасный цвет, красный. Как ярко он сочился из него! Словно река наполняет иссушенное озеро, так и этот цвет наполнял холст.
Глава 3. Уборка
Тяжелое пробуждение. Я надеялся, что случившееся – очередной кошмар, действо, развернувшееся лишь в моей голове. Но реквизит для страшной сцены никуда не делся. Два актера продолжали играть свои роли, одна из которых была последней.
В комнате ничего не поменялось: плотно завешанные шторы, свет ламп, картина и мертвец у стены. Он сидел, словно старая кукла, оставленная хозяевами при переезде. «Нужно убраться», – подумал я и решился впервые за долгое время открыть окна. Раздвинутые шторы позволили солнечному свету проникнуть в филиал ада на земле. Освещенный под другим углом, мертвец выглядел угрожающе злым, но в жизни он не был таким – слабый, безвольный добряк, который пустил всё на самотек.
–
Я ходил по комнате, говорил с мертвецом и все время думал о картине. Она была повернута к стене. Проснувшись, я так и не решился посмотреть на неё: уж больно что-то необычное творилось вчера, такое со мной впервые. Чувство парения, экстаза и легкого страха – так запомнилось мне ее написание. Сейчас же картина словно еле слышно звала: «Максим, смотри, что ты сотворил, Максим, посмотри на меня. Ты слышишь?» Она манила к себе. Так манит смерть на дороге во время серьезной аварии, когда проезжающие мимо водители все как один притормаживают, чтобы ее увидеть. Человеку страшно, неприятно, но он все равно не может отвести глаз.
Повернув картину к себе и увидев ее, я повторил вчерашние движения моего гостя: попятился назад, оперся о шкаф и сполз на пол. Луч солнца пробивался сквозь пыль, парящую в комнате, а я сидел и тихо плакал. На картине была не смерть, а начало новой жизни, самое таинственное и великое – рождение души, ее свобода и взлет в мире, где можно и ходить, и парить. Смерть здесь, в нашем мире, есть рождение там, в другом, она не ужасна и не страшна, она легка и притягательна. Эта картина – желание бесконечно рождаться и столько же умирать, перескакивая между двумя непрерывно вращающимися шестернями параллельных жизней.
Собравшись с силами, я оторвал заплаканные глаза от полотна и отвернул его к стене. В комнате неприятно пахло, предстояла тщательная уборка всего дома. Сначала я сделал самое сложное – кое-как распрямил труп. Потом, обернув Славу в два теплых одеяла и перемотав скотчем, оттащил тело к калитке, где накрыл шифером.
Оттерев кровь, я услышал сверху, с мансарды, жалобное мяуканье, в дверь с силой заскребли.
– Ох, совсем забыл о тебе!
Стоило чуть приоткрыть дверь, как из комнаты вырвался огромный рыжий кот, в несколько прыжков оказавшийся у холодильника.
– Сейчас, рыжий, накормлю тебя.
Приличных размеров кусок колбасы упал на пол. Кот прыгнул, словно лев, схватил колбасу лапами и принялся поглощать – да, именно рыча, поглощать. Это был мой единственный друг – кот по имени Автобус, он наслаждался жизнью на краю деревни с чуточку сумасшедшим художником. Хорошенько набив свой бездонный трюм, кот блаженно посмотрел на меня, прыгнул на подоконник, оглядел двор и принялся вылизываться. Полюбовавшись на сытого, мурчащего словно трактор кота, я продолжил уборку.