Художник зыбкого мира
Шрифт:
— А тетя Норико может запьянеть!
Я засмеялся и сказал:
— Посмотрим.
— Тетя Норико может стать совсем пьяной!
Минут через пятнадцать, когда мы уже заказали мороженое, Итиро задумчиво спросил:
— Дед, а ты знал Юдзиро Нагути?
— Ты, должно быть, имел в виду Юкио Нагути? Нет, Итиро, я никогда не был с ним лично знаком.
Итиро промолчал, изучая собственное отражение в стеклянной панели окна.
— Твоя мама, — продолжал я, — тоже, по-моему, имела в виду господина Нагути, когда я разговаривал с ней сегодня утром в парке. И ты, наверное, слышал, как взрослые вчера за ужином говорили об этом человеке, да?
Итиро еще помолчал, любуясь своим
— А господин Нагути был как ты, дед?
— Был ли господин Нагути похож на меня, ты хочешь спросить? Ну, для начала, мама твоя, по-моему, так совсем не считает. Просто однажды я кое-что сказал дяде Таро, так, ничего особенного, но мама твоя, видно, отнеслась к моим словам чересчур серьезно. Я уж и не помню точно, о чем мы с дядей Таро тогда разговаривали; наверное, я просто предположил, что и у меня есть что-то общее с такими людьми, как господин Нагути. Ну-ка, Итиро, скажи мне, о чем взрослые говорили вчера вечером?
— Дед, а почему господин Нагути убил себя?
— Трудно сказать наверняка. Я ведь никогда не был с ним лично знаком.
— А он был плохим?
— Нет. Он не был плохим. Он просто очень много работал во имя того, что считал самым лучшим на свете. Но, видишь ли, Итиро, после войны все стало совсем по-другому. Песни, которые сочинял господин Нагути, когда-то были очень популярны не только в нашем городе, но и во всей Японии. Их исполняли по радио, пели в кафе и барах. И такие, как твой дядя Кэндзи, пели их, когда шли в бой или накануне сражения. А после войны… после войны господин Нагути решил, что его песни оказались… ну, вроде как ошибкой. Он стал думать обо всех тех, кто погиб на войне, и о тех мальчиках, твоих ровесниках, Итиро, которые лишились родителей, и, думая об этом, он, наверное, понял, что песни его оказались ошибкой. И почувствовал, что должен попросить прощения. У всех, кто остался в живых. У маленьких мальчиков, потерявших родителей. И у родителей, потерявших своих сыновей, таких же мальчиков, как ты. И всем этим людям ему хотелось сказать: «Простите меня!» Я думаю, господин Нагути поэтому и убил себя. Нет, он был очень даже неплохим человеком, Итиро. У него хватило мужества признать совершенные им ошибки. Да, это очень храбрый и достойный человек, Итиро.
Итиро задумчиво смотрел на меня и молчал. И я, чуть усмехнувшись, спросил:
— Ну, а теперь в чем дело, Итиро?
Мой внук, похоже, хотел что-то сказать, но передумал и отвернулся к окну, глядя на свое отражение в стекле.
— Ты пойми, Итиро, твой дедушка ничего особенного не имел в виду, сказав, что и он похож на господина Нагути, — снова заговорил я. — Я просто вроде как пошутил, только и всего. Ты скажи это своей маме, когда в следующий раз услышишь, что она говорит с кем-то о господине Нагути. Потому что, судя по ее сегодняшним речам, она все поняла совершенно неправильно. Да в чем, наконец, дело, Итиро? Что это ты вдруг так притих?
После обеда мы с Итиро некоторое время бродили по магазинам в центре города, рассматривая игрушки и книги. Затем, уже ближе к вечеру, я еще разок угостил внука мороженым в одном из нарядных кафе на улице Сакурабаси, и мы отправились в район Идзуминати, где в новом доме жили Таро и Норико.
Район Идзуминати, как вы, возможно, знаете, стал весьма популярен у молодоженов из обеспеченных семей, и там, естественно, царят чистота и респектабельность. Однако эти новенькие квартиры, столь привлекательные для молодых пар, построены, на мой взгляд, безо всякой выдумки и тесны — не повернуться. В расположенной на четвертом этаже маленькой двухкомнатной квартирке Таро и Норико, например, потолки низкие, соседей слышно отлично, а окна смотрят прямо в окна точно такой же квартиры напротив. Не сомневаюсь, что, поживи я немного в их доме, и у меня вскоре развилась бы клаустрофобия — причем не только потому, что я привык к своему куда более просторному «традиционному» дому. Норико, впрочем, страшно гордится своей квартирой и вечно превозносит ее «современные» удобства. Наверное, такое жилище действительно очень легко содержать в чистоте, да и проветривается оно прекрасно. Кухня и ванная у них, как и во всем доме, оборудованы по европейскому образцу, что, как уверяет меня Норико, чрезвычайно практично. «Гораздо лучше, чем в твоем старом доме, папа».
Но как бы ни была удобна ее кухонька, она все же слишком мала, и когда я в тот вечер заглянул туда, чтобы посмотреть, как продвигается у моих дочерей подготовка ужина, мне показалось, что для меня места там уже не найдется. Кроме того, обе женщины были, похоже, очень заняты, так что я не стал особо задерживаться, но все же заметил:
— А знаете, Итиро сегодня мне все твердил, что ему очень хочется попробовать сакэ.
Сэцуко и Норико, которые, стоя бок о бок, дружно резали овощи, тут же перестали стучать ножами и уставились на меня.
— Я и подумал, что, наверное, можно ему дать капельку, — продолжал я, — С водой, конечно.
— Извини, папа, но ты, кажется, предлагаешь сегодня вечером угостить Итиро сакэ? — спросила Сэцуко.
— Я же сказал: капельку. И с водой. Он ведь уже большой мальчик!
Мои дочери переглянулись. И Норико сказала:
— Папа, ему всего восемь лет!
— Ну и что? Никакого вреда ему от капельки сакэ не будет. Особенно если водой развести. Вы, женщины, наверное, этого не понимаете, но для мальчиков в возрасте Итиро подобные вещи имеют огромное значение. Для них это, если угодно, предмет гордости. Да Итиро такое событие на всю жизнь запомнит!
— Ах, какая чушь, папа! — заявила Норико. — Его же просто стошнит.
— Чушь или не чушь, а я тщательно все обдумал. Вы, женщины, порой просто не желаете проявить должное сочувствие к мальчишеской гордости. — Я указал на бутылку сакэ, стоявшую на полке у Норико над головой, — Ведь одной капли вполне достаточно!
И с этими словами я хотел уже удалиться, но услышал, как Норико говорит у меня за спиной:
— Нет, Сэцуко, об этом не может быть и речи! Не знаю, что уж там думает папа…
— Послушайте, с чего это вы так всполошились? — сказал я, обернувшись уже от двери. Из гостиной доносились веселые голоса и смех Таро и Итиро, так что пришлось говорить потише. — В общем, так: я ему это обещал, и он ждет обещанного. Нет, все-таки вы, женщины, иногда совсем ничего не понимаете в мужской гордости!
Я опять повернулся, чтобы уйти, но тут заговорила Сэцуко:
— С твоей стороны, папа, очень мило, конечно, проявить такую заботу о чувствах Итиро, и все же мне кажется, с сакэ лучше бы подождать, пока он станет постарше.
Я усмехнулся.
— А знаешь, твоя мать, помнится, точно так же возражала, когда я разрешил Кэндзи попробовать сакэ. Ему тогда было примерно столько же, сколько сейчас Итиро. И, разумеется, ни малейшего вреда ему это не принесло.
Я сказал это и тут же пожалел, что из-за такой ерунды упомянул имя Кэндзи. Я так разозлился на себя, что, видимо, не обратил должного внимания на следующую реплику Сэцуко, а сказала она, по-моему, примерно следующее:
— Не сомневаюсь, папа, что ты самым внимательным образом относился к воспитанию моего брата. Тем не менее в свете того, что случилось потом, можно, наверное, считать, что кое в чем мама имела более правильные представления.