Художник зыбкого мира

Исигуро Кадзуо

Я уселся в густую траву, продолжая любоваться старым домом в лощине. В станционном ларьке я купил апельсины и теперь, доставая их из узелка, поедал один за другим. И вот именно в эти минуты, когда я сидел там, глядя вниз на виллу и наслаждаясь вкусом свежих апельсинов, я вдруг почувствовал, как меня охватывает долгожданное чувство — одержанной победы и удовлетворения. Трудно описать его точнее, ибо оно не походило ни на пьянящий восторг, ни на обжигающее возбуждение, которое порой охватывает тебя, даже

если победа твоя не так уж и велика. Но испытываемое мною чувство полностью отличалось от того, что я, вполне счастливый, переживал во время пирушки в «Миги-Хидари». Там, на холме, меня все сильнее охватывало ощущение какого-то всеобъемлющего счастья, проистекавшее, видимо, из твердой уверенности в том, что все мои усилия наконец-то себя оправдали; что годы тяжкого труда, мучительные, но преодоленные сомнения — все это было не зря; что в результате я достиг чего-то действительно значимого и высоко оцененного всеми. В тот день я так и не пошел дальше; я больше ни на шаг не приблизился к вилле своего бывшего учителя — это казалось мне совершенно бессмысленным. Я просто сидел, наверное, не менее часа, поедая апельсины, ощущая глубочайшее удовлетворение и покой.

Мне кажется, подобные чувства дано испытать немногим. Такие, как Черепаха или Синтаро, сколько угодно могут брести своей колеей, компетентные и безобидные, но никогда не познать им той радости, которую испытал я в тот день. Ибо таким людям неведомо желание рискнуть всем ради того, чтобы подняться над посредственностью.

А вот Мацуда — дело другое. Хотя мы с ним часто ссорились, наши взгляды на жизнь практически совпадали, и я уверен: у него в жизни тоже были один-два подобных момента. Да, я совершенно уверен, он думал о том же, что и я, когда во время нашей последней встречи сказал мне с мягкой улыбкой те слова: «Ведь мы тогда действовали во имя того, во что свято верили, и отдавали этому все свои силы». Ибо, даже если человек впоследствии и приходит к переоценке своих былых достижений, для него утешительно знать, что раз или два в жизни его случались такие вот мгновения истинного счастья, истинного удовлетворения — такого, как я испытал в тот день на горной тропе.

Вчера утром, постояв на Мосту Сомнений и думая о Мацуде, я потихоньку двинулся дальше, туда, где когда-то находился наш «веселый квартал». Теперь там все перестроено и стало совершенно неузнаваемым. Узкая людная улочка, что раньше пересекала квартал из конца в конец, вся увешанная рекламными щитами и полотняными вывесками различных заведений, теперь превратилась в широкую асфальтированную магистраль, по которой день и ночь снуют тяжелые грузовики. На месте бара госпожи Каваками высится четырехэтажное здание какого-то офиса со стеклянным фасадом. И по соседству с ним такие же большие дома. Целый день там царит суета,

чиновники и курьеры так и снуют из одной двери в другую. Теперь там не сыщешь ни одного бара до самой Фурукавы. Но кое-где можно еще обнаружить то кусочек знакомой ограды, то старое дерево, и все эти приметы прошлого кажутся странно не соответствующими новой обстановке.

Там, где когда-то стояло «Миги-Хидари», теперь просторный двор, куда выходят двери сразу нескольких офисов, расположенных в глубине. Кое-кто из чиновников рангом повыше оставляет машину во дворе, но в основном двор пуст; это просто заасфальтированная площадка, на которой кое-где торчат молодые деревца. Ближе к проезжей части стоит обыкновенная парковая скамейка. Для кого ее там поставили, не знаю, я ни разу не видел, чтобы хоть кто-то из служащих присаживался на нее отдохнуть. Но мне почему-то кажется, что скамейка эта стоит примерно на том месте, где когда-то был наш столик в «Миги-Хидари», и я люблю иногда посидеть на ней, хотя она, возможно, и не предназначена для прохожих. Но она стоит рядом с тротуаром, и никто ни разу не сказал мне, что сидеть здесь нельзя. Вчера утром приятно пригревало солнце, и я снова присел на эту скамью и некоторое время любовался кипевшей вокруг меня новой жизнью.

Видимо, близилось время обеденного перерыва, ибо целые толпы служащих в ярко-белых рубашках без пиджаков вытекали из недр того офиса со стеклянным фасадом, что построили на месте бара госпожи Каваками. Меня поразило, сколько оптимизма и энтузиазма источают эти молодые люди. Вот двое из них, выйдя из здания, остановились поговорить с третьим, который как раз собирался войти в здание. Они стояли на ступенях крыльца перед стеклянным фасадом и весело чему-то смеялись, а солнечный свет так и играл на их лицах. Один из них, стоявший лицом ко мне, смеялся как-то особенно радостно и открыто, как ребенок. Затем, приветливо махнув друг другу, трое коллег расстались и отправились по своим делам.

Я улыбнулся про себя, наблюдая за этими молодыми служащими. Конечно, когда я вспоминаю прежние ярко освещенные бары и всех тех, кто там обычно собирался, разговаривая и смеясь, возможно, несколько громче, чем те воспитанные молодые люди, которых я видел вчера, но не менее добродушно, я испытываю некую ностальгию — по ушедшему, по нашему старому «веселому кварталу». И все же меня очень радует то, как быстро отстраивается и восстанавливается наш город. Похоже, какие бы ошибки наш народ ни совершил в прошлом, теперь он обрел еще один шанс изменить свою жизнь к лучшему. Так что этим молодым людям можно только пожелать успехов.

Kazuo Ishiguro

AN ARTIST OF THE FLOATING WORLD

1986