Художник зыбкого мира
Шрифт:
— Что вам нужно? — сердито спросил он.
— Мне нужен господин Курода. Он дома?
— Этого жильца забрали в полицейский участок на допрос.
— На допрос?
— Послушайте, ступайте-ка вы домой, — сказал офицер. — Не то мы, пожалуй, и вас заодно проверять начнем. Нас в данный момент интересуют все близкие знакомые данного жильца.
— Но почему? Разве господин Курода совершил какое-то преступление?
— Таким, как он, тут не место! А вы ступайте, куда шли, если не хотите тоже в участок на допрос попасть.
Из дома по-прежнему доносились женские
— Где здесь старший офицер? — спросил я.
— Перед вами. Вы что, хотите, чтобы я вас арестовал?
— Прежде позвольте объяснить, — с достоинством заявил я, — что моя фамилия Оно. — Офицеру мое имя явно ни о чем не говорило, так что пришлось пояснить, хотя уже и не так уверенно: — Я — тот самый человек, который и передал информацию, приведшую вас сюда. Я — Мацуи Оно, художник, член Комиссии по культуре Министерства внутренних дел. А также официальный советник Комитета по борьбе с антипатриотической деятельностью. И я считаю, что в данном случае явно возникла какая-то ошибка. Короче, я хотел бы поговорить с кем-либо из ответственных лиц.
Офицер какое-то время подозрительно смотрел на меня, затем молча повернулся и исчез в доме… Впрочем, вскоре он снова вышел на крыльцо и жестом пригласил меня войти.
Я шел за ним по квартире Куроды и повсюду видел вываленное на пол содержимое комодов и шкафов. Я заметил, что некоторые книги сложены в отдельные стопки и перевязаны веревкой; а в гостиной даже татами был поднят, и какой-то офицер, светя себе фонариком, исследовал под ним половицы. Из-за перегородки отчетливо слышались рыдания матери Куроды и крики офицера, который ее допрашивал.
Наконец меня привели на веранду, выходившую на задний двор дома. Посреди маленького дворика горел костер, у которого стояли еще один офицер в форме и какой-то человек в штатском. Тот, что был в штатском, повернулся и подошел ко мне.
— Господин Оно? — спросил он учтиво.
Сопровождавший меня полицейский, понимая, видимо, что допустил неуместную грубость, поспешно развернулся и исчез в доме.
— Что с господином Куродой? — с тревогой спросил я.
— Его увели на допрос, господин Оно. Мы о нем позаботимся, не беспокойтесь.
Я смотрел мимо него на догорающий костер. Офицер в форме ворошил палкой золу.
— Неужели вам было приказано сжечь эти картины? — возмутился я.
— Мы всегда уничтожаем материалы подрывного характера, которые не понадобятся нам в качестве улик. А улик мы собрали достаточное количество. Весь прочий мусор мы как раз и сжигаем.
— Я ведь и понятия не имел, — пробормотал я, — что может случиться нечто подобное. Я просто предложил в комитете, чтобы кто-нибудь зашел к господину Куроде побеседовать — ради его же собственного блага. — Я не мог отвести глаз от дымящегося посреди двора кострища. — Зачем же было сжигать картины?! Ведь среди этого, как вы выражаетесь, «мусора» было немало прекрасных работ!
— Господин Оно, мы весьма благодарны вам за оказанную помощь, но теперь, когда расследование уже начато, вы должны предоставить вести его более компетентным лицам. Мы позаботимся о том, чтобы с вашим господином Куродой обошлись по справедливости.
Он улыбнулся и, вернувшись к костру, что-то сказал офицеру в форме. Тот снова ткнул палкой в догорающий костер и пробурчал себе под нос что-то насчет «всякого антипатриотического хлама».
Я точно прирос к месту и, стоя на веранде, продолжал, не веря собственным глазам, смотреть на происходящее. Но вскоре человек в штатском снова подошел ко мне и решительно заявил:
— Господин Оно, я полагаю, сейчас вам лучше вернуться домой.
— Но дело зашло слишком далеко, — возразил я. — И скажите, почему вы допрашиваете госпожу Курода? Она-то вообще никакого отношения к данному делу не имеет!
— Дело предано в полицию, господин Оно. И вас оно больше не касается.
— Но все зашло слишком далеко! И я намерен незамедлительно обсудить это с господином Убукатой. А может быть, обращусь прямо к господину Сабури.
Человек в штатском кого-то окликнул, и из дома мгновенно появился тот самый офицер, что открыл мне дверь.
— Поблагодарите господина Оно за помощь и проводите его к выходу, — велел ему человек в штатском. Затем, снова повернувшись к костру, он вдруг закашлялся и сказал с усмешкой, отгоняя дым рукой: — Ну вот, от таких отвратительных картин даже дым отвратительный!
Впрочем, все эти события имеют, в общем, весьма косвенное отношение к тому, о чем я только что рассказывал. То есть, насколько я помню, о событиях прошлого месяца, когда моя старшая дочь Сэцуко на несколько дней приезжала к нам в гости. Точнее, я говорил о том, как во время семейного ужина мой зять Таро всех нас ужасно смешил анекдотическими историями о своих коллегах.
Насколько я помню, обстановка за ужином была весьма приятной. Хотя каждый раз, когда Норико разливала сакэ, мне становилось неловко перед Итиро. Сначала он, правда, все поглядывал на меня через стол с заговорщицкой улыбкой, и я тоже старался улыбаться ему в ответ и вести себя как можно спокойнее. Но ужин все продолжался, а сакэ все разливали, и в итоге Итиро перестал с надеждой смотреть на меня, зато не сводил сурового взгляда со своей тетки, когда она в очередной раз наполняла наши пиалы.
Таро успел рассказать нам еще несколько забавных историй о своих приятелях с работы, когда Сэцуко заметила:
— Вы так всех нас развеселили, Таро-сан. Но я знаю от Норико, что в настоящее время ваша компания старается особенно заботиться о моральном климате среди сотрудников. И это, конечно, прекрасно — работать в такой высоконравственной атмосфере!
От этих ее слов Таро как-то сразу посерьезнел и, согласно кивнув ей, сказал:
— Это верно, Сэцуко-сан. После войны мы осуществили немало перемен, и сейчас они начинают приносить свои плоды на всех уровнях. В нашей компании все смотрят в будущее с большим оптимизмом. Лет через десять — если, конечно, все мы приложим максимум усилий, — название «Кей-Эн-Си» будут знать не только в каждом уголке Японии, но и во всех странах мира.