Хулигангел, или Далеко и Навсегда. Нетленки, тленки и монопье
Шрифт:
– Профессор, блин! Профессор кислых щей ты, вот ты кто! – кричит мама, гоняясь за отцом с полотенцем и периодически попадая скрученной тугой махровостью по его начинающей лысине. – Востоковед хреновый! Всё диссертации пишем, а потом нажираемся, как сапожники! – мама сверкает пятками.
Стройные мамины ноги в поблескивающих чулках доставляют Коту ни с чем не сравнимое эстетическое наслаждение.
– Лара, Ларочка, да я ничего, – отмахивается от ударов отец, а потом лексит что-то совсем уж неприличное.
Лара – она же
– Семенов, ты ужасен. Ты испортил мне молодость! Да что молодость… жизнь сломал! Если б двадцать лет назад я вышла не за тебя, а за Максика Лощилина… Впрочем, – осекается она, – здесь дети, – и строго смотрит на нас с сестрой.
В этот патетический момент отец перебирает четки, а Кот прыгает со шкафа и симпатичненько так картавит:
– Совсем сбгендиги! Сумасшедший дом пгосто! Кащенко!
Немая сцена: мама замирает в театральной позе, даже отец вроде бы трезвеет, бабушка крестится, сестра чешет затылок, а дед откладывает ружье.
– С ума сошги! Все! – Кот расхаживает по кухне, пользуясь случаем: все в оцепенении смотрят на него, не веря своим ушам. – Уйду от вас, згые вы! – Шерсть серебрится, хвост трубой, морда наглая и таинственная.
Первой приходит в себя, конечно, мама – ей так по должности положено: мама у нас – женщина деловая. Так вот, наша деловая мама и говорит:
– Слушай, Кот, а чего ж ты столько лет молчал?
– Ф-р-р, – фырчит Кот. – А чего с вами газговагивать? Вы ничего умного все гавно не скажете.
– Это почему же не скажем? – сводит идеально выщипанные брови мама (ей так по должности положено – брови сводить).
– Потому что, – прыгает Кот обратно на шкаф и сворачивается клубочком. – Есги скажу, обидитесь.
– А ш-што… П-пусть с-скажет, – отец порывается встать, но теряет равновесие. – Слышшь, др-руг, погврр-им!
– Перестань, глупец! – негодующе смотрит на пьяного папу трезвая мама. – Тоже мне, друга нашел! О детях бы подумал!
Мы с сестрой переглядываемся: чего о нас думать? Предкам и в голову не придет… впрочем, это не для взрослых ушей.
– Да, о детях! – подхватывает бабушка. – Совсем от рук отбились! Вот бы их в нашу бытность – сразу бы дурь-то вся из головы повыходила! А то и сыты, и обуты-одеты, и все им надо чего-то! Радовались бы, что в тюрьмах не сидели!
Мы с сестрой опять переглядываемся и радуемся, что в тюрьмах не сидели: нам пионерлагерей хватило. А дед хихикает: дед – классный!
Кот же смотрит на нас с высоты шкафьего полета, подмигивает, а потом прыгает вниз так неожиданно, что до потери пульса пугает маму: та хватается за сердце, хихикает и умирает. Отец, окончательно трезвея от всего этого безобразия, тоже хихикает и умирает, предусмотрительно ложась рядом. Дед стреляет из ружья
– Что я буду делать теперь с этой горой трупов? – спрашиваю.
– Как что! – удивляется Кот. – А что обычно дегают с ними?
– Ну, закапывают. Или сжигают.
– Так и закопай, – советует Кот, «помечая» свои владения. – Иги сожги.
– Так ведь надо справки из жэков этих вонючих собирать – типа, там, свидетельство о смерти, все дела…
– Не ггупи! – Кот недовольно поводит усами. – Бюгокгатию газвели! Какие еще спгавки? Гучше о себе подумай.
– А чего тут думать? – спрашиваю я, не зная, хочу ли стать трупом прямо сейчас или чуть позже.
– Знаешь, скогько лет здесь жиг, все думаг: ну когда же вам надоест? – Кот неодобрительно посмотрел на моих бэушных родственников, замертво улыбающихся не очень чистому кухонному полу.
– Что «надоест»?
– Что-что… Дугью стгадать, – Кот сплюнул и, взяв отцовскую сигару, закурил.
– Ты куришь? – оказывается, я все еще могу удивляться.
Впервые в жизни мне пришлось столкнуться с таким Котом. А он – не будь дураком – уже уселся в профессорское кресло, надел мамин шелковый халат и, закинув лапу на лапу, начал расти. Рос он примерно минут двадцать, пока не стал где-то метр семьдесят или около того. Можете представить мое восхищение, смешанное с ужасом? Не Кот… а кто?
– Не бойся, я вегетагианец, – предупредил он мой вопрос. – Просто надо поговогить. Как мужчина с мужчиной…
– Но я не мужчина! – засопротивлялась я.
– Ха! Это еще вопгос! – Кот двусмысленно рассмеялся.
В ужасе стала разглядывать я свое тело: руки и ноги покрылись темными волосками, на шее и лице проявилась щетина, пальцы стали какими-то грубыми, а между ног… о, боже! за что? – да еще идиотичный «ежик» вместо длинных волос…
– Послушай, Кот, – мягко пробаритонила я. – Это все из-за тебя, да? Это ты всю нашу веселую счастливую семейку загубил, а теперь из меня какого-то придурка лепишь-творишь-малюешь? Давай-ка, вертай всё взад!
– Чего вегтать-то? Вегтать-то чего? – попятился Кот. – Да и где тот зад… Помнишь, смеягись? «От винта, – сказал Каггсон, отгоняя гогубых от жопы». Оппаньки… Жениться вам, багин, пора…
– Чего??? Ты что, белены объелся?!
– Жениться, да. Самки – оно всегда…
– Ах ты, морда кастрированная! Ты-то откуда знаешь? Всю жизнь на балконе просидел!!
– Знаю. С генами впитаг! – Кот выпятил грудь. – А бегадонной не багуюсь, нет уж, пгемного благодагствуйте!