Хулистан

Асланов Рамиз

– Дорогой, ты там не уснул? – тянет она слащаво, не соизволив обернуться.

Я тупо таращусь на заставленный яствами и напитками стол. Мое внимание привлекают две жирные мухи. Одна из них ползает по кромке бокала с остатками вина, другая сучит лапками на охряном боку огромной груши. «Чего бы ей налить? – спрашиваю себя. – Чего она еще не пробовала сегодня? Коньяк или кофейный ликер?» Непродолжительное сомнение – и я отвинчиваю пробку пятигранной бутылки ликера производства Польши. Я и сам люблю пропустить после сытного обеда рюмочку-другую ликера, но только не польского, в котором обычно слишком много сахара. Еще больше мне нравятся оригинальные российские ягодные настойки. Но сейчас я вообще пить не хочу. Ста пятидесяти граммов водки, что я, морщась от отвращения, самоотверженно влил в себя за обедом, оказалось достаточным, чтобы чуть приободриться. Больше нельзя – или я снова провалюсь в похмельную истому, когда кажется,

что в венах вместо крови едва струится теплый кисель, а мышцы обвисают протухшим мясом. Я добавляю в ликер немного коньяка и несу эту бурду Дэле. Она берет узкий бокал и делает пробный глоток. Чуть морщится, как неудачной шутке, но героически высасывает двумя длинными заходами.

– Мог бы добавить кусочек льда, – улыбается она снисходительно. – Но все равно – спасибо.

Приняв из ее рук бокал, я продолжаю над ней стоять. Разглядываю ее плоский животик, круглые коленки и рой родинок на левой стороне тонкой шеи. Мне хочется заглянуть ей в глаза, но они скрыты за большими очками с темно-изумрудными стеклами.

– Что? – спрашивает она. – Ты хочешь? – и щекочет прохладными пальцами под моей коленкой.

Я не хочу. У меня нет к ней в данный момент никаких чувств. Кроме, разве что, легкого любопытства. Я угадываю в этой женщине некую загадку, чей ответ должен оказаться до банальности пошлым. Я совсем не верю в ее секретарство в скромной афинской конторе. Не верю в скоротечное соблазнение заезжим фрицем, за которым последовало романтическое путешествие в Гюлистан, а после – его подлое бегство. Передо мной молодая красивая женщина с большим опытом отношений с мужчинами. Как легко эта стерва раскрутила меня вчера на бездумный гулеж, а после затащила, почти бесчувственного, в постель и трахнула так, что у меня до сих пор стыдливо ноют яйца. А ведь я и в нормальной кондиции не всегда и не со всеми. Я ведь помню все до мельчайших подробностей – как и что она вытворяла со мной. Далеко не всякая профессионалка решится на такую изобретательную жестокость, какую выказала эта зеленоглазая крошка, желая во что бы то ни стало обслужить меня по полной программе. А потом, среди ночи, совершенно бесстыдно потребовала деньги. Вроде как для покупки кое-каких необходимых женских мелочей. Шестьсот амеро!

– С тобой все в порядке? – спрашивает Дэля, все еще удерживая на гладком личике беззаботную улыбку. – Хочешь, вернемся в город?

Я отхожу к самому краю веранды, где и стою, тяжело оперевшись на резные лакированные перила, рассеянно разглядывая аккуратно подстриженный газон, цветущие розовые кусты и огромный дирижабль, зависший в синеве аляповато раскрашенным пасхальным яйцом.

– Правда, красиво? – жмется ко мне сзади Дэля, подкравшись как кошка. – В прошлом году их было всего два, а в этом запустили три.

– Откуда ты знаешь?

– Так ведь показывали, – спохватывается она. – Разве ты не смотрел шоу по ящику? На них тоже установлены камеры. Ты, кстати, говорил, что снял хороший номер. Возьмешь меня на шоу?

– Когда это я тебе говорил?

– Ты все забыл. Тебе нельзя много пить, – растягивает она наставительно.

– И все же я отлично помню, что ничего подобного не говорил.

– Будем из-за этого спорить? – дышит мне в ухо Дэля и еще теснее прижимается. – Ладно, не хочешь – иди один. А я посижу на трибуне. Я не вправе от тебя чего-то требовать. Но я хочу, чтобы ты знал: мне с тобой хорошо!

Она нежно целует меня в шею, отбирает бокал и отходит к столу за очередной порцией. А ведь мне с ней тоже хорошо – понимаю вдруг – с этой шалавой. Потому что – просто. Она красива, молода, у нее гладкая кожа и упругая круглая попка. Она умеет меня завести, как давно не удавалось другим. Она не такая взбалмошная, как Джоанна. Легко подстраивается и умеет угождать. Поладить с такой женщиной и привязать к себе было бы для великовозрастного слюнтяя, вроде меня, большой удачей. Я бы даже увез ее.

– Знаешь, – слышу за спиной ее погрустневший голос, – ты первый мужчина за последние пару лет, кому мне не хочется врать. Если бы ты только поверил мне…

– Кто ты, Дэля? – спрашиваю, обернувшись.

– Просто женщина, которая любит выпить, – отвечает жалко и лихорадочно сует в перекошенный рот бокал.

* * *

– Ты должен меня понять! – твердит она отчаянно. – Мы с тобой нормальные люди. А эти…

Она нервно ходит по веранде – в одной руке бокал, в другой – дымящаяся сигарета.

– Иногда мне кажется, что я живу среди насекомых, в какой-то подземной дыре. Они – как муравьи! Нормальный человек не позволит с собой такое вытворять.

Я сижу в кресле и смотрю на ее босые ноги, звонко шлепающие по лакированным доскам. У нее короткие и широкие ступни. И пальцы рук тоже толстые и короткие. Не очень-то это и красиво. И вообще, если присмотреться к ее фигурке беспристрастными глазами эстета, вряд ли ее можно назвать изящной. Сейчас-то

она еще ничего, но лет через пять-шесть наверняка превратиться в обычную жопастую бабенку с оплывшей талией и обвислыми титьками. Если к тому времени не загнется от спиртного.

– Как ты сюда попала?

Дэля останавливается, бокал резко рисует в воздухе некий иероглиф возмущенного недоумения и при этом из него выплескиваются золотистыми искрами капли шампанского.

– Как попала? – переспрашивает она. – Как муха в дерьмо!

Она допивает и размашисто зашвыривает бокал в ближайший куст. Садится на ступеньки крыльца – руки безвольно висят меж раздвинутых коленок.

– Я ведь тоже была когда-то веселой наивной девчонкой. Ну, был у меня дружок, само собой. Красивый парень, стройный и кудрявый как Аполлон. Он снял для меня квартиру, катал на шикарной тачке. Мы даже съездили с ним на Кофру, где у них имелась небольшая вилла… А потом его подстрелили. И оказалось, что его папаша не торговец недвижимостью, а крупный наркодиллер. И сам Кирос был в деле… Меня, конечно, сразу взяли в оборот. Но ничего не смогли пришить, кроме хранения: нашли при обыске немного порошка. Впаяли год условно и огромный штраф. Таких денег у меня не было, вот и пришлось отрабатывать на ткацкой фабрике. Хорошо, удалось продать кое-какие безделушки, чтобы снять скромный уголок.

– А родители?

– Мать и брат. Я с ними порвала еще раньше. Да и чем они могли мне помочь? Даже когда отец был еще жив, мы жили очень бедно. А ты, наверное, из богатеньких?

– Да. Но после смерти отца мне ничего не досталось. Немного помогла сестра.

– А мне вот некому было помочь. Я пыталась найти работу, – продолжила она, что-то про себя обдумав. – Но куда податься восемнадцатилетней девушке, которая даже школу не закончила? Разве только в продавщицы. Работаешь по двенадцать часов, через день, все время на ногах, улыбаешься всем подряд, терпишь хамство и капризы – и за все это тебе платят какие-то крохи, которых едва хватает на оплату квартиры, еду в забегаловках и самые дешевые тряпки на распродажах. А ведь ты молода, красива, на тебя облизывается каждый второй козел в штанах, когда идешь по улице, и готов выложить пару сотен, если согласишься подставить зад или хотя бы отсосать на заднем сидении… В то время я просто ненавидела мужчин. Всех подряд. А потом сошлась с Полидоросом – хозяином дома, где снимала каморку. Я задолжала ему за три месяца. Нет, он не стал по-хамски требовать расплатиться натурой. Он предложил мне другую квартиру, большую и прилично обставленную. В другом его доме, для жильцов посолиднее. У него было несколько доходных домов. И с десяток мясных лавок по всему городу. Мясник… Я была для него свежим мясцом. Он приходил дважды в неделю. Просил раздеться и станцевать что-нибудь. Я не умела танцевать. Стеснялась и, наверное, это выходило нелепо и смешно. Но он не смеялся. Сидел в кресле, выставив свой необъятный живот, и беззвучно хлопал в ладоши. Пил вино и мне подливал. Заставлял пить, пока я не вырубалась. Только после этого он стягивал штаны и наваливался на меня… Утром я почти ничего не помнила, обнаружив себя голой на ковре, всю в синяках. А однажды увидела на столе стопку денег мелкими купюрами – 1000 евро – и записку. Раньше он мне никогда не давал больше сотни. Еду и все необходимое покупал сам. А тут целая тысяча…

– И что было в записке?

– Освобождение, – обернулась она и жалко улыбнулась. – Он просил меня съехать в течение недели, поскольку нашелся выгодный жилец на квартиру. Очень вежливо составленная записочка, с извинениями и самыми лучшими пожеланиями. Здорово, правда?.. Я съехала в тот же день. Сняла номер в дешевом отеле. Проспала двое суток. Просыпалась, становилась под горячий душ и снова ложилась спать. Ничего не ела. Только воду пила из-под крана… Первое, что я сделала – купила красивое платье. Далеко идти не пришлось – магазинчик был в том же квартале, наискосок от отеля. Еще я купила новую сумочку, симпатичные туфли на высоченных шпильках и красную помаду. Вернулась, переоделась, накрасилась и отправилась гулять по городу. Словно я в нем не родилась и не прожила все свои восемнадцать лет. Словно я была не я, а какая-то другая девушка, из другой страны или даже с другой планеты. Вкусно поела в ресторанчике. Потом купила мороженое. Потом баночку колы. Потом пила кофе с пирожными за столиком открытого кафе, курила с наслаждением и грызла жаренные тыквенные семечки… Я была в тот день какой-то ненасытной – все время хотелось есть и пить. А вечером пошла в бар. И мне было очень весело. За мной ухаживали, угощали коктейлями, приглашали танцевать, а ушла я с одним высоким блондином. Его звали Марек, и он оказался поляком. Студент, будущий врач, приехал в Афины на каникулы. Утром он стыдливо сунул мне две сотни, сказав, что это практически все его последние деньги, потому что вечером он уезжает в Варшаву. Жалел, что мы не встретились раньше… С этих двух сотен все и началось. У мальчика оказалась легкая рука.